Валентин Красногоров

Холодное лето 1985 года

(К истории постановки спектакля "Прелести измены" в МДТ)

Предложение редакции "Балтийских сезонов" написать воспоминания о постановке моей пьесы "Прелести измены" в МДТ было для меня неожиданным. Мне казалось (да и сейчас так кажется), что этот маленький театральный роман может быть интересным только его автору. Однако – кто знает? – может, и другим будет любопытно узнать на примере этой истории о прелестях взаимоотношений драматурга с театром.

Итак, дела давно минувших дней... В начале 1985 г. Малый драматический театр начал репетиции "Прелестей измены". Это произведение состоит из трех разных по жанру одноактных пьес: "Дожить до послезавтра", "Прелести измены" и "Такие дела". Они представляют собой контрастные сцены из жизни любовной пары. Можно предположить, что речь идет об одной паре, но не будет ошибкой считать, что в каждом случае действуют разные персонажи. Пьесы могут быть сыграны и порознь, и вместе - как один трехактный спектакль (так и решил ставить МДТ). Написанные с обманчивой простотой, с диалогом в "стиле стаккато", оставляющим широкий простор для фантазии театра, они, в то же время, легко могут увлечь постановщика на ложный путь.

Мне сказали, что режиссером спектакля будет поставлен молодой (тогда) талантливый режиссер Евгений Фридман, а на роли назначены Светлана Гайтан и Михаил Самочко.

Одновременно и в БДТ Лариса Малеванная приступила к работе над одной из пьес этого триптиха - "Дожить до послезавтра". Это придало ситуации некоторую пикантность и дух соревнования. Я предоставил право "первой ночи" Малому театру.

В Малом театре начались репетиции "Прелестей", а на большой общероссийской сцене в эти же дни, с приходом в марте нового главного режиссера - Горбачева, начал разыгрываться другой, грандиозный, спектакль, получивший впоследствии название "перестройка". Впрочем, перемены пока еще не ощущались. Теперь трудно в это поверить, но театральный триптих о любви и измене (не столько супружеской, сколько самому себе) считался до ужаса крамольным. Цензура долго не хотела давать разрешение пьесе, где невеста вечером накануне свадьбы ложится в постель не с женихом, а с другим мужчиной. Достаточно сказать, что ленинградское радио отказалось в июне объявить о премьере спектакля: повелителям эфира название "Прелести измены" показалось неприличным.

31 мая я был приглашен на завершающую репетицию, и она повергла меня в изумление и ужас: действительно, нужен был необыкновенный талант, чтобы поставить столь унылый спектакль. Он был сделан претенциозно, мертво, монотонно, вяло, с заумными метафорами, с полным непониманием текста и смысла, а главное – невероятно скучно. Симпатичная музыка С. Горбенко звучала контрастом к тому, что происходило на сцене

Начинался спектакль с реприз, придуманных режиссером, типа: "С добрым утром! Любовь, любовь, кто тебя выдумал? А вы были влюблены?" Потом были упомянуты какие-то "кофточки из ДЛТ", затем прочитаны стихи Ахматовой и сонеты Шекспира, сами по себе прекрасные, но не имеющие никакого отношения к делу. Потом Светлана Гайтан начинала изображать дурочку в очках. Текст выстреливался обоймами: то проговаривался суетливо и крикливо, то – в основном – цедился шепотом, невыносимо медленно и без всякого выражения. Режиссер доходчиво объяснил незадачливому автору, что так и было задумано: сделать текст "неслышным" и "ненужным". К тому же, диалог после каждых трех реплик почему-то останавливался и прерывался лязгами, бумами, блямами и прочими шумами. Режиссер снова снисходительно объяснил автору, не подозревавшему о столь глубоких подтекстах собственной пьесы, что это "внешний мир врывается в жизнь и сплющивает ее". На решетке лифта, сооруженного на сцене, мигал зеленый огонек. Он означал "знак беды". Впрочем, я и без зеленого огонька почувствовал, что беда уже близко.

Это усыпляющее и удручающее тягучее зрелище длилось почти три часа, после чего состоялась бесплодная, как обычно в таких случаях, дискуссия автора с режиссером. Мне дали понять, что 1) я сжился со своим стереотипом и своим видением, и это мешает мне оценить иные трактовки; 2) что мнение зрителей режиссеру с сотоварищи совершенно не интересно: пусть это никому не понравится, лишь бы нравилось самим создателям спектакля; 3) что у публики это будет иметь грандиозный успех, а зрительский успех - это главное; 4) что ставить старомодным образом, как в каком-нибудь БДТ, нельзя: ведь играть добротно, "с мясом" может всякий, а вот новаторски – это трудно, интересно и увлекательно.

Впрочем, одну-единственную свою ошибку постановщик признал: она состояла в том, что он позвал автора на репетицию. Больше этой ошибки он не допускал.

У Салтыкова-Щедрина в "Истории города Глупова" упоминается "Уложение для градоначальника", первый и единственный параграф которого гласил: "Если закон действиям твоим воспрепятствовать может, то, сняв оный со стола, подложи его под себя, и тогда, невидимый, он действия твои зело облегчит". Так и в театре стремятся не видеть драматурга, чтобы он не путался под ногами и не мешал творческому процессу.

Вообще, нельзя отрицать, что дуэт "драматург-режиссер" весьма проблематичен. С одной стороны, у спектакля должен быть один хозяин, и этим хозяином, конечно, может быть только режиссер. Режиссура – это профессия, которой драматург, как правило, не владеет. Видение пьесы самим автором может быть слишком однозначным или, наоборот, невнятным и не способным увлечь режиссера. Драматург склонен влюбляться в отдельные реплики или сцены своей пьесы, и эта чрезмерная любовь может мешать общему решению спектакля. Кроме того, зачастую театр находит столь яркие краски для воплощения текста в том или ином эпизоде, что сам текст уже становится ненужным. Например, если героиня выразила свою любовь к герою движением, взглядом, улыбкой, объятьями, слезами, если ее игра подкреплена светом, музыкой, сильной мизансценой, то нужно ли еще дополнять все это долгими словесными объяснениями в любви? Драматург же не всегда понимает, что если его тексту найден равноценный, а то и более яркий зрительный, театральный эквивалент, то в этом конкретном случае вполне можно пожертвовать какой-то репликой, а то и целой страницей текста. Наконец, драматург, как и всякий человек, и, тем более, творческий, нередко обладает далеко не сахарным характером, и долгие споры по мелочам лишь раздражают актеров и режиссера и замедляют работу над спектаклем. Пьесы Шекспира и Гоголя ставятся в наши дни без участия автора, и при этом порой получаются очень неплохие результаты.

С другой стороны, контакт театра с автором может быть очень плодотворен для обеих сторон. Исполнители в результате объяснений, споров и обсуждений могут лучше понять пьесу и смысл той или иной реплики и сцены (а они – увы - часто в этом очень нуждаются), а драматург – замысел режиссера. Автор может захотеть в процессе репетиций внести в текст изменения, которые пойдут на пользу и пьесе, и спектаклю. Режиссер, выслушав пожелания автора, может захотеть выполнить их, но не буквально, а переведя их на театральный язык, и тем усилить свое решение спектакля. И, наконец, конфликт обычно не столько тормозит процесс, сколько является его движущей силой, заставляя обе стороны задуматься над своей правотой и искать в ее пользу более сильные аргументы. Хорошим режиссерам контакт с драматургом никогда не мешал. Для не уверенных в себе и потому не любящих критику и замечания постановщиков, которые ставят не пьесу, а самих себя, автор – это враг номер один.

Однако вернемся к нашим баранам. После этой репетиции молодой режиссер работал над спектаклем еще две недели, талантливо довел его до полной катастрофы и за несколько дней до премьеры был от репетиций отстранен. За дело взялся сам Додин. Он ударился в другую крайность. Вместо трехчасовой тяжеловесной, невнятной и многозначительной претензии на трагедию он наскоро сделал (из уважения к мэтру я не решаюсь употребить слово "слепил") пустейший фарс продолжительностью чуть более часа. Герои метались по сцене и скороговоркой сыпали в четверть голоса словами, как горохом. Все это было названо "лирический бурлеск".

Упрекать Льва Додина, которого я очень уважал и любил, и с которым мы были давно знакомы, я не мог. Я понимал, что он еще не чувствует материал (в одном из интервью он назвал эту пьесу "портативное опля"), что это не его жанр, что несколько дней – это слишком малый срок для серьезной работы, что экспресс-метод репетиций – это не его стиль, что переделывать чужой спектакль труднее, чем делать новый. К актерам тоже не было претензий – они делали то, что им было сказано. Однако и согласиться с тем, что я увидел, я тоже не мог и попросил снять спектакль. Нельзя сказать, что это доставило мне удовольствие. Каждый драматург хочет увидеть свое произведение поставленным, да еще в престижном театре. Но что делать, если, глядя на представление своей пьесы, испытываешь не радость, а стыд?

Худсовет собрался, как на поминки. Смысл обсуждения был примерно таков: "Видимо, эти эстрадные миниатюрки только так и можно играть. Ведь пробовали играть психологически (т.е. в манере Фридмана) – и не получилось. А вот если бурлеском – то ничего, терпимо. Красногоров – комедиограф, всерьез его исполнять нельзя. Надо было вообще отказаться от пьесы, но ничего – вытянули. Надо сказать и за это спасибо".

Спектакль, скрепя сердце, приняли. На афише в качестве постановщика оставили имя Фридмана. Додин, естественно, от этих "лавров" отказался. Было ясно, что гордиться тут нечем. 28 июня состоялась премьера - праздник со слезами на глазах. Я на нее не пришел. В театре были этим очень недовольны и пригласили на разговор. Я услышал, что моя пьеска – дрянь, я должен быть благодарен, что ее взяли в работу. Ее спасли, из нее сделали конфетку, а я еще пытаюсь запретить спектакль, и где – в Малом театре! Моя пьеса им вообще не нужна, я могу в любой момент ее забрать и бежать к своему Хамармеру (в театре на Литейном, где Хамармер был тогда главным режиссером, у меня в то время шли две пьесы). Спектакль гениален, и переделывать его никто не будет. Впрочем, играть это барахло будут только в области, где-нибудь в Тосно или Бокситогорске. Надо запомнить: борьба драматурга с театром бессмысленна. Театр всегда прав. Я должен немедленно извиниться перед театром... и.т.д.

Все это мне наговорил тот самый человек, который еще недавно не уставал хвалить мою пьесу за емкость, тонкость и точность и по рекомендации которого она и была принята театром.

Я пошел объясняться с Додиным. И наша встреча еще раз показала масштаб личности этого режиссера. Ни мелочного самолюбия, ни высокомерия, ни упертой самоуверенности. Наш разговор был вполне дружественным, миролюбивым и был посвящен не выяснению отношений (которые у нас и не портились), а существу дела. Я подробно высказал свои замечания к спектаклю. Лев их спокойно и очень внимательно выслушал. Он охотно признал, что спектакль не получился. Что делать дальше, он не знает. Может, пьесу вообще не будут играть, а может, он еще что-то придумает. Вернемся после летнего перерыва и посмотрим.

Я поздравил Додина с прекрасной игрой его ученицы Ирины Селезневой в замечательном премьерном спектакле БДТ по пьесе "Дожить до послезавтра" – той самой пьесе, неудачную постановку которой мы с ним в этот момент обсуждали. Он сказал "спасибо". А что еще ему оставалось сказать?

Настало лето – холодное дождливое лето 1985 года. Температура в июле днем опускалась до 9 градусов. Городские власти даже распорядились возобновить отопление домов. Пасмурное небо нагоняло тоску. Настроение, несмотря на успех состоявшейся в эти же дни премьеры в БДТ, было не самое лучшее.

Театр стоял перед выбором – или оставлять спектакль таким, как он есть, или закрывать его, или переделывать его еще раз. Художественный руководитель выбрал последний вариант. Не исключено, что на это решение повлиял резонанс от постановки той же пьесы в БДТ. Признавать свое поражение в этих условиях Малому театру было бы неудобно. Возможно, сыграло свою роль упорство художественного руководителя и его желание не отступать перед неудачей, а довести дело до успешного конца. А может быть, причины были более прозаические: финансы, план, отчетность...

Так или иначе, в сентябре, с началом сезона, Додин сам снова начал репетиции. Это было мужественный поступок: делать в третий раз постановку по пьесе, в которой театр уже разуверился. На этот раз я участвовал в финальных репетициях, и мы со Львом очень быстро нашли общий язык и понимали друг друга с полуслова. Работа была очень напряженной. В результате Додин сделал спектакль, совершенно непохожий на два предыдущих. Он и был показан в октябре зрителям и имел большой успех. "Прелести измены" оставались в репертуаре свыше десяти лет и выдержали более 400 представлений. Впрочем, за точную статистику я не ручаюсь. В наши дни этот триптих снова ставится в Петербурге – на этот раз театром Балтийского флота в Кронштадте под руководством Юрия Николаева.

Если и можно извлечь из всей этой истории мораль, то она очень проста. Ее знает каждый человек театра, но не всегда в полной мере понимают люди "из публики": дитя всегда рождается в муках. Готовых рецептов удачи и накатанных путей к ней нет, она, выражаясь словам Мандельштама, "достигается потом и опытом". Рождение спектакля – это трудный творческий, технический и хозяйственный процесс, в котором участвуют десятки людей с их страстями, амбициями, нелегкими характерами и несхожими интересами. Но всеми ими движет общий интерес, хоть и понимаемый каждым по-своему: добиться успеха. Ради этой цели никто не щадит ни своего времени, ни нервов, ни усилий. И я благодарен судьбе за то, что мне довелось работать с этими талантливыми и жадными до работы людьми, с этим прекрасным театром.

197343 С.-Петербург,

Ланское шоссе 14, к. 1, кв. 772

Тел. 812-699-3701

8-951- 689-3-689 (моб)

e-mail: vаlentin.krasnogorov@google.com

Сайт: http://techunix.technion.ac.il/~merghvf/