СОТВОРЕНИЕ МИРА ИЗ НИЧЕГО

Интервью с журналистом Ольгой Гороховской (сайт VIPERSON)

1. Возможно, я повторюсь и Вам этот вопрос задавали уже тысячи раз. И тем не менее, мне бы хотелось в первую очередь узнать о самом начале Вашего творческого пути?

Сколько лет Вам было?

Первую половину жизни я занимался исключительно химической технологией. Работал на заводе, потом в проектном институте, поступил в аспирантуру, защитил диссертацию, преподавал в одном из ленинградских вузов. Я любил литературу, классическую музыку, живопись, скульптуру и архитектуру, много читал на разных языках (я знаю их несколько), но не слишком часто ходил в театры, совершенно не грезил о литературной славе, не тусовался в окололитературных и околотеатральных кругах и не имел там никаких знакомств и связей (как, впрочем, и сейчас). Но, «свой путь земной пройдя до половины» (первая строчка «Божественной комедии», т.е. прожив 33 года), однажды я вдруг взял и написал свою первую пьесу «Настоящий мужчина». В ней я, как акын, пел о том, что видел вокруг и что было мне более всего знакомо: о порядках в советском научно-исследовательском институте. Комедия получилась резко сатирическая и очень смешная. Впоследствии она выдержала более 500 представлений. Но это было потом. В начале же несколько лет ушло на то, чтобы найти театр, который согласится прочитать пьесу, а когда такой театр нашелся и захотел ее играть, еще 4 года ушло на преодоление цензурных преград. За эти 7 лет, хотя никаких надежд на постановки не было, я написал еще несколько пьес (они были сыграны лишь годы спустя), и так я, незаметно для себя, стал профессиональным драматургом. Впрочем, прежней своей профессии я не оставляю окончательно до сих пор, потому что она мне нравится.

Теперь мною написано более 30 пьес, они поставлены в сотнях театров разных стран, но многие мои ранние пьесы звучат вполне современно, они продолжают ставиться, и я числю их в ряду своих лучших произведений.

Почему я начал писать – это понятно: накопился жизненный опыт, появилось некое бепокойство, побуждающее рассказать о том, что я думаю, и что меня радует или тревожит (как писал Блок, «художник должен быть беспокойным»). Труднее объяснить, почему я стал писать именно пьесы, а не повести и рассказы. Я не был театроманом, но, в отличие от многих, всегда любил читать пьесы. Мне нравилось их не терпящая длиннот и описаний концентрированная форма, их продуманная конструкция, и, самое главное, столкновение нескольких правд – у каждого героя своя. Должно быть, именно поэтому, когда я взялся за перо, я начал писать именно пьесы. А может быть, у меня так устроены мозги. Вообще, как известно, драматургия - гораздо более трудный род литературы, чем проза.

Каждая очередная пьеса для меня – это эксперимент, новая задача, поиски нового. Новая пьеса – это не просто новый сюжет, это попытка раскрыть новые возможности театра, создать какую-то новую модель мира, взглянуть по-новому на привычные вещи, найти новые формы драмы, освоить новые жанры. Вот почему мои пьесы не похожи одна на другую. Многим кажется, что они написаны разными авторами. Комедия и драма, фантазия и реальность, парадокс и абсурд... Не всегда результаты этих экспериментов удачны, но мне важно решать свои задачи, а не писать жизнеподобные пьесы, похожие одна на другую и отличающиеся лишь сюжетом.

2. С чего начинается Ваше творчество? С музыки, найденного слова, образа?

Чаще всего – с идеи, которую я хочу воплотить в драме. Для воплощения этой идеи я ищу сюжет, театральный прием, персонажей, которые лучше всего подходят для этой цели. Иногда первоначальным толчком служат какие-то случайные мысли или образы, но потом все равно возвращаешься к тому, ради чего ты пишешь эту пьесу и какой литературный и театральный эксперимент ты хочешь в ней провести.

3. Вы довольны своим творчеством?

Есть пьесы и произведения, которыми я доволен, есть такие, которыми я доволен меньше, и есть те, которыми я недоволен. Однако оценки зрителей и читателей не всегда совпадают с моим собственным мнением.

4. Какие чувства Вас охватывают при просмотре Вашего же спектакля?

Во-первых, спектакль уже не мой – это спектакль постановщика. Во-вторых, это зависит от спектакля. Чаще всего – чувство стыда. Театр ведь не только «увеличительное стекло» (знаменитое выражение Маяковского), но очень часто кривое зеркало. Искажение и сокращение текста, отсебятина, режиссерские трюки, надуманные и навязчивые трактовки, плохая игра способны опошлить и полностью убить любую пьесу. К тому же, теперь в моде играть «не текст, а против текста». В этом режиссер видит возможность проявления своей личности и самоутверждения.

Как-то я читал рецензии на спектакли по одной из моих пьес в двух разных театрах. В одной писалось, что «из-за убогости языка пьеса не годится даже для клубной самодеятельности». В отзывах на другой подчеркивалась «блистательность диалога»...

Однако бывают, конечно, постановки, в которых векторы драматурга и театра совпадают, и тогда подобно Александру Сергеевичу, хочется повторять: «Ай да Красногоров, ай молодец!» Вообще же, главное наслаждение получаешь не от исполнения, не от аплодисментов и пр., а от самого процесса писания. Тогда чувствуешь себя господом богом, создающим мир из ничего.

5. Расскажите о взаимоотношениях: драматурга с театром. Какова роль драматурга на репетициях? Часты ли споры с режиссером?

Это вечная и очень болезненная проблема. О некоторых сторонах этой проблемы я опубликовал несколько статей и не хочу повторяться. Желающие могут их прочитать. (например, «Драматург и театр», «Петербургский театральный журнал», 2008, № 1, "Театр, драматург, закон". «Современная драматургия», 2008, № 3). Надо только добавить, что в наши дни эта проблема перешагнула далеко за рамки личных взаимоотношений и разногласий между конкретными театрами и авторами. В доброе старое время драматург был главным лицом в театре и нередко режиссером своих пьес. Теперь уважение к автору и его тексту, понимание его роли в создании спектакля и вообще в театре находятся на нулевом уровне (я говорю не о себе и вообще ни о каком конкретном лице, а об общей тенденции). Культ Станиславского привел к диктату режиссера в театре, а режиссерская диктатура, как и всякая диктатура, может вести только в тупик. К тому же, ложно понятые педагогические приемы обучения режиссеров («этюдный метод», «действенный анализ» и т.п.) воспитывают изначальное пренебрежение к литературной основе спектакля. Постановщики часто искажают теперь самым наглым образом пьесы не только современных авторов, но и классиков. Как точно заметил московский режиссер Кирилл Панченко, «сцена лихорадочно движется в сторону создания театра режиссерского приема, забывая, что театр - это искусство, базирующееся на литературном материале, и служение автору лежит в его основе».

6. Согласны ли Вы с выссказыванием: известного режиссера Сергея Голомазова: "Драматург - это не повод для выражения художественных амбиций режиссера и не предлог. Драматург - это драматург. Это первое, второе и третье начало в театре. Драматург - это господь бог"?

Да, конечно согласен. Боюсь только, что говоря о драматурге, он имел в виду не современного автора, а Шекспира, Мольера или Островского.

7. Что такое "Современный театр" в Вашем понимании?

Современный театр – это не изысканные трюки, изощренное сценическое движение, применение компьютерных технологий, обильная эксплуатация секса и нецензурной лексики и тому подобное. Современный - это театр, отражающий современность, выражающий наши боли, чаяния, надежды, наше понимание искусства и человеческой души.