Валентин Красногоров

Дело Бейлиса

Судебный процесс в двух действиях

ВНИМАНИЕ! Все авторские права на пьесу защищены законами России, международным законодательством, и принадлежат автору. Запрещается ее издание и переиздание, размножение, публичное исполнение, помещение спектаклей по ней в интернет, экранизация, перевод на иностранные языки, внесение изменений в текст пьесы при постановке (в том числе изменение названия) без письменного разрешения автора.

Полные тексты всех пьес, рецензии, список постановок

Контакты:

WhatsApp/Telegram +7-951-689-3-689, +972-53-527-4142

e-mail: valentin.krasnogorov@gmail.com

Cайт: http://krasnogorov.com/

© Валентин Красногоров

Предисловие автора

Эта пьеса - театральная интерпретация знаменитого судебного процесса, происходившего в 1913 г. в Киеве. Двумя годами раньше, накануне Пасхи, на глухой окраине Киева был найден труп мальчика. Короткое время спустя еврей Мендель Бейлис был обвинен в ритуальном убийстве ребенка с целью использования его крови для выпечки мацы.

Слушание дела об убийстве внебрачного сына нищей торговки стало одним из самых громких процессов двадцатого века. В нем состязались знаменитейшие адвокаты России (двое из них – депутаты Государственной думы), экспертами по делу выступали академики, о нем писали газеты всего мира, он повлек за собой протесты, забастовки, новые расследования и судебные процессы. Прямое или косвенное участие в нем принимали виднейшие сановники России, министры, члены царской семьи. Процесс и события вокруг него – одна из поворотных вех в истории предреволюционной России. Не удивительно, что он до сих пор привлекает неослабевающее внимание общественности и историков.

Дело Бейлиса и то, что вокруг него происходило, раскрыто в пьесе с достаточной полнотой. Она почти целиком построена на подлинных документах - стенограммах процесса, протоколах допросов Следственной комиссии Временного правительства и пр. Вместе с тем, педанты, которые потребуют от литературного произведения той же мелочной точности, как от стенограммы, обнаружат этим лишь свое непонимание природы драмы и театра. Процесс продолжался больше месяца; театральное представление длится немногим более двух часов. В деле Бейлиса участвовали сотни человек; в пьесе не может быть выведено такое огромное количество персонажей. В задачу судебного процесса вовсе не входила занимательность, его целью было выяснение обстоятельств дела в соответствии с юридической процедурой, обычно очень формальной и медлительной; поэтому в основном он был громоздок и скучен. Ход процесса определялся последовательностью допросов экспертов и свидетелей; пьеса же, имея форму судебного разбирательства, должна вместе с тем учитывать законы драмы и театра.

Вот только один пример: Бейлиса защищало пять адвокатов, а не два, как это представлено в пьесе. Среди этих пятерых были такие юристы мирового класса, как Н. Карабчевский и О. Грузенберг. Автору пьесы пришлось "синтезировать" из пятерых защитников только двоих. Изменена последовательность допроса свидетелей и экспертов, убавлено их число, сокращены сами допросы и пр. Вместе с тем, как надеется автор, сохранена не только атмосфера знаменитейшего процесса века, но и документальная подлинность происходившего.

Что же касается актуальности пьесы (употребим это заезженное слово), то в этом нет никакого сомнения. Постоянные непримиримые, порой кровавые, этнические и религиозные конфликты в разных частях мира свидетельствуют о том, что расовые предрассудки не изжиты, что между народами царит недоверие, легко переходящее в вооруженное противостояние. Россия, увы, не исключение. Любая многонациональная и многоконфессиональная страна может в любой момент столкнутся с проблемами. Искусство, и театр в том числе, должны этому противостоять.

Действующие лица:

ИСТОРИК

БЕЛЕЦКИЙ, начальник департамента полиции Российской империи

Участники судебного процесса:

БОЛДЫРЕВ, председатель Киевского окружного суда

ВИППЕР, прокурор

ЗАМЫСЛОВСКИЙ, поверенный гражданской истицы (представитель обвинения), депутат Государственной Думы, один из руководителей «Союза русского народа»

МАКЛАКОВ, защитник, депутат Государственной думы от правых кадетов

ЗАРУДНЫЙ, защитник

БЕЙЛИС, обвиняемый

КОСОРОТОВ, профессор, медицинский эксперт

ПАВЛОВ, профессор, медицинский эксперт

СИКОРСКИЙ, профессор, эксперт по психиатрии

ПРАНАЙТИС, ксендз, эксперт по богословским вопросам

КОКОВЦОВ, академик, эксперт по богословским вопросам

СЛУЖАЩИЕ СУДА, КОНВОЙНЫЕ

Свидетели:

ОТЕЦ АВТОНОМ, священник

ГОЛУБЕВ, студент

КРАСОВСКИЙ, сыщик

СИНГАЕВСКИЙ, профессиональный вор

ИВАНОВ, полковник жандармерии

АЛЕКСАНДРА ПРИХОДЬКО, мать убитого мальчика

ВОЛКИВНА, нищенка

ДУНЯ НАКОНЕЧНАЯ, девочка 14 лет,

ВЕРА ЧЕБЕРЯК, чиновница, содержательница притона

ГАЕВСКАЯ, прислуга Веры Чеберяк

В пьесе 18 мужских ролей и 5 женских. При необходимости, она может быть сыграна 12-ю (и менее) актерами. Действие происходит в зале суда.

Действие первое

Сцена представляет собой типичную обстановку судебного процесса: столы для судей, обвинения и защиты, место для выступления свидетелей и экспертов, скамья для обвиняемого и пр. В начале действия на сцене находятся Председатель суда Болдырев, прокурор Виппер, поверенный гражданской истицы (представитель обвинения) Замысловский, защитники Маклаков и Зарудный, обвиняемый Бейлис под стражей и пр. На авансцене, в стороне, еще один стол с двумя стульями, обозначающий кабинет Историка. В кабинете находится Историк. К нему вводят арестованного.

Историк. Садитесь, арестованный. Вы находитесь сейчас под следствием, которое проводит Временное правительство, не так ли?

Арестованный. Да.

Историк. От вас требуют прояснения некоторых обстоятельств, имеющих отношение к процессу Бейлиса.

Арестованный. Простите, но я не знаю вас. Вы новый следователь?

Историк. Считайте, что вас допрашивает история. Назовите себя.

Арестованный. Белецкий. Степан Петрович Белецкий.

Историк. Какую должность вы занимали во время судебного процесса над Бейлисом?

Белецкий. Начальник департамента полиции Министерства внутренних дел.

Историк. Значит, вам подчинялась вся полиция Российской империи?

Белецкий. Да.

Историк. Вы были хорошо осведомлены о ходе процесса?

Белецкий. Лучше, чем кто-либо другой. Помимо официальных донесений, я получал секретные шифровки. Были и еще каналы.

Историк. Тогда потрудитесь, пожалуйста, изложить ход процесса во всех подробностях.

Белецкий. С самого начала?

Историк. С начала и до конца.

Белецкий. Хорошо. Я буду следовать стенограмме, а если у вас возникнут вопросы...

Историк. Как вам угодно.

Белецкий. Процесс начался в Киевском окружном суде 25 сентября 1913 года, то есть около четырех лет назад...

В зале суда.

Председатель суда. Слушается дело об убийстве Андрея Ющинского. Подсудимый, прошу встать. Ваше имя?

Бейлис. (Он растерян и неуверен в себе.) Бейлис. Мендель Бейлис.

Председатель. Сколько вам лет?

Бейлис. Тридцать девять.

Председатель. Женаты?

Бейлис. Да... Пятеро детей...

Председатель. Я зачитаю сейчас обвинительный акт. Слушайте его внимательно.

"20 марта 1911 года, накануне Пасхи, на окраине Киева в пещере был обнаружен труп мальчика. Рядом с ним находились его тетради. Следов крови в пещере найдено не было. Покойный оказался тринадцатилетним Андреем Ющинским. На голове, лице, туловище обнаружено сорок семь колотых ран. Потеря крови от них столь значительна, что тело оказалось почти обескровленным. Все обстоятельства указывают, что Ющинский убит в другом месте и затем втащен в пещеру.

В последний раз Ющинский вышел из дому 12 марта и направился к своему приятелю по имени Женя Чеберяк, который жил рядом с кирпичным заводом, где проживал и работал Мендель Бейлис. Мальчики вместе с другими детьми отправились гулять на усадьбу завода. Там на них бросился Бейлис с двумя неизвестными евреями в черных шляпах. Женя Чеберяк убежал, а Андрей был схвачен Бейлисом и утащен. Спустя восемь дней мальчик был найден убитым. На основании обстоятельств дела Мендель Бейлис обвиняется в том, что из побуждений религиозного изуверства, для обрядовых целей умертвил Ющинского, причинив ему тяжкие и продолжительные страдания."

(Закончив чтение.) Подсудимый, вы признаете себя виновным?

Бейлис. (Встает.) Нет, не виновен. Живу честным трудом. Вдруг арестовали... ничего этого не было...)

Председатель. Успокойтесь. Сядьте. Пригласите свидетельницу Приходько.

Входит свидетельница, очень бедно одетая женщина..

Господин прокурор, прошу.

Прокурор. Свидетельница, вы - мать Андрея Ющинского?

Приходько. Да.

Прокурор. Он ваш внебрачный сын?

Приходько. Да.

Прокурор. А теперь вы замужем за Лукой Приходько?

Приходько. Да.

Прокурор. Чем занимаетесь?

Приходько. Торговала грушами, яблоками, зеленью...

Прокурор. Почему вы перестали торговать после гибели сына?

Приходько. Потому что на базаре стали кричать, что я убийца, кидали в меня камнями.

Прокурор. Вы были на похоронах сына?

Приходько. Нет.

Прокурор. Почему?

Приходько. Меня арестовали вместе с мужем. Я говорю начальнику, арестуйте, я сама к вам приду, только позвольте сначала сына похоронить.

Прокурор. Что он ответил?

Приходько. Что такую убийцу нельзя отпускать.

Прокурор. Сколько времени вас держали под стражей?

Приходько. Дней сорок.

Прокурор. Но потом выпустили?

Приходько. Да. Не нашли улик.

Прокурор. (Удовлетворенно.) Не нашли улик. (Садится.)

Председатель. У защиты есть вопросы к свидетельнице?

Со своего места поднимается защитник Маклаков.

Господин Маклаков, прошу.

В кабинете Историка.

Белецкий. Это Василий Алексеевич Маклаков - красноречивейший адвокат России, прозванный Златоустом русского суда. Правый кадет, лидер либеральной оппозиции в Государственной думе.

Маклаков. Скажите, ваш муж, кажется, пьет?

Приходько. (Неохотно.) Как все.

Маклаков. В показаниях вашего брата указано, что отчим бил Андрюшу смертным боем и не раз грозил убить.

Приходько. Брат ведь тоже был арестован, вот с перепугу и решил на другого подозрение навести.

Маклаков. От вашего имени в суде выступает господин Замысловский. Как вам пришла мысль пригласить знаменитого адвоката, члена Государственной думы?

Приходько. Мне посоветовал это господин Голубев.

Маклаков. Вы знаете, что услуги юриста такого класса оплачиваются очень высоко?

Приходько. Господин Голубев сказал, что я могу об этом не беспокоиться.

Замысловский. Ваше превосходительство, я прошу указать защитнику, что обсуждение вопроса о моих гонорарах есть грубая бестактность. Но раз уж здесь затронута эта тема, то должен заявить, что отказался от вознаграждения за участие в процессе. Мною движут иные, высшие цели. Свидетельница, вы знакомы с Бейлисом?

Приходько. Нет, я вижу его в первый раз.

Замысловский. Но вы хотите, чтобы ваш сын был отомщен?

Приходько. Я хочу справедливости.

В кабинете Историка в Петропавловской крепости.

Историк. Вполне будничное начало.

Белецкий. Кто мог предположить, что слушание дела об убийстве внебрачного сына какой-то нищей торговки на глухой окраине Киева станет одним из самых громких процессов нашего времени? В нем состязались знаменитейшие адвокаты России, о нем писали газеты всего мира, он повлек за собой протесты, забастовки, новые судебные процессы... Если бы вы знали, сколько трудностей возникло из-за него у правительства! Сколько неприятностей было лично у меня!

Историк. Долго ли продолжался процесс?

Белецкий. Больше месяца! 219 свидетелей, 14 научных экспертов...

Зал суда.

Председатель. Вызываются медицинские эксперты. Господа Косоротов и Павлов, прошу вас.

Эксперты занимают свои места.

Подсудимому предъявлено обвинение в убийстве с целью добывания крови. Христианская кровь, как предполагается, используется евреями при изготовлении мацы, которую пекут перед Пасхой. Поэтому суд хотел бы услышать мнение по трем вопросам. Во-первых, как произошло убийство; во-вторых, были ли жертве причинены особые мучения; и, в-третьих, указывает ли характер ранений на стремление преступников источить из жертвы как можно больше крови. Пришли ли вы к единому мнению в экспертизе?

Косоротов. К сожалению, наши выводы не совпадают.

Председатель. Тогда, профессор Косоротов, изложите свою точку зрения.

Косоротов. В убийстве участвовало не меньше двух человек - с этим, впрочем, согласны все эксперты. Один преступник зажимал рот, чтобы мальчик не кричал, остальные наносили раны. Всего нанесено сорок пять или сорок семь ранений, главным образом, швайкой. Сначала убийцы истязали жертву и собирали из ран кровь, а затем прикончили ее ударом в сердце.

Прокурор. Скажите, почему вы решили, что убийцы собирали кровь?

Косоротов. Раны наносились, когда сердце еще работало и имело место обильное кровотечение. Труп совершенно обескровлен.

Прокурор. Раз раны наносили при жизни, мальчик сильно мучился?

Косоротов. Безусловно.

Прокурор. Можете ли вы пояснить, что такое швайка?

Косоротов. Это род шила. Его применяют шорники.

Прокурор. Больше вопросов не имею.

Председатель. Защите угодно предложить вопросы?

Маклаков. Мы бы хотели послушать сначала второго эксперта.

Председатель. Профессор Павлов, прошу.

Павлов. Господин Косоротов - судебный медик, а я - хирург. Судебные медики работают с трупами, а мы, хирурги, - с живыми людьми, и потому с большим правом можем судить о том, что происходит при истязании живого человека. Я утверждаю, в частности, что огромная часть повреждений нанесена мальчику после смерти или при агонии, когда уже почти нет кровотечения. Вот почему на центральный вопрос экспертизы - было ли источение крови, я даю отрицательный ответ. В самом деле, зачем наносить сорок семь ран, да еще колотых, чтобы собирать кровь? Кстати, о колотых ранах. Они вообще дают мало крови. Можно истыкать все тело шилом, как это и было сделано, и не получить даже стакана. Для сбора крови проще всего было вскрыть хотя бы один кровеносный сосуд, скажем, вену на руке. Тогда и кровь потечет обильнее, и собирать ее удобнее.

Замысловский. Позвольте вопрос. Вот вы считаетесь профессором...

Павлов. Что значит "считаюсь"?

Замысловский. Вы читаете сейчас лекции?

Павлов. Нет, уже семнадцать лет как не читаю. Но преподаю.

Замысловский. Что и где?

Павлов. Это что, экзамен моего положения? Я могу на этот вопрос и не отвечать.

Замысловский. Но я хочу знать.

Председатель. Такие вопросы не относятся к делу, когда мы слушаем экспертов.

Замысловский. Нам очень важно знать, компетентны ли они в вопросах, о которых берутся судить.

Павлов. Если вам угодно, я профессор анатомии и написал немало научных трудов. Я избран членом многих ученых обществ, награжден множеством орденов и медалей. Значит, я этим занимаюсь в такой мере, что могу судить о деле.

Замысловский. И лично вы до сих совершаете операции?

Павлов. Около четырехсот в год.

Прокурор. Я все-таки не могу понять, почему сорок семь ран не могли дать много крови.

Павлов. Во-первых, я сказал, что сердце уже не работало. Во-вторых, раны должны быть резаные, а не колотые. И, кроме того, попасть шилом в сосуд очень трудно. Вы будете колоть, а сосуд отскочит.

Замысловский. Что вы можете сказать о количестве уколов на правом виске убитого?

Павлов. В протоколе судебно-медицинской экспертизы указано четырнадцать уколов.

Замысловский. В протоколе четырнадцать, но в действительности их было тринадцать.

Маклаков. Господин Замысловский, видимо, намерен вести так весь процесс: исходить не из того, что есть, а из того, что, по его мнению, должно быть.

Председатель. Господин Маклаков, такие выходки не допускаются.

Маклаков. Ваше превосходительство, я вам подчиняюсь, но прошу обратить внимание, что я обращаюсь не к суду, а к своему коллеге. Частным образом.

Председатель. Вы мешаете суду работать.

Павлов. В конце концов, при таком количестве ранений всегда можно выделить на теле участок, где будет ровно тринадцать ран. Но я не вижу в этой арифметике большого смысла.

Председатель. Благодарю вас, господин Павлов. Господин Косоротов, чем вы можете объяснить ваше расхождение во мнении с другим экспертом?

Косоротов. Вопрос о посмертности или прижизненности повреждений есть вопрос не хирургический, а исключительно судебно-медицинский. И я по-прежнему утверждаю, что характер убийства говорит о том, что большая часть ран нанесена при жизни, когда сердце еще работало и когда из ран может выходить много крови.

Маклаков. Тогда у меня вопрос к господину Павлову. Вам приходилось вскрывать трупы?

Павлов. Очень часто. И позвольте мне заметить, с судебной медициной я знаком весьма хорошо.

Маклаков. Какова, по-вашему, в общих чертах была картина убийства?

Павлов. Мальчику нанесли сильнейший удар по голове, после чего начали беспорядочно колоть швайкой.

Косоротов. По-видимому, хирург Павлов не осведомлен о деятельности судебных медиков, если думает, что мы имеем дело только с трупами. За год мы свидетельствуем по двести-триста раненых, причем расследуем такие повреждения, которые хирургам и не встречаются, например, истязания.

Павлов. Можно подумать, что я...

Председатель. Господа эксперты, не вступайте в полемику. Вы должны только отвечать на вопросы.

Прокурор. Господин Косоротов, занимаете ли вы какие-нибудь ученые должности?

Косоротов. Да, я профессор Петербургского университета и член Медицинского совета, высшего медицинского учреждения России.

Прокурор. (Удовлетворенно.) Благодарю вас.

Зарудный. Я хочу спросить господина Павлова, не знает ли он случайно, каков способ убоя скота у евреев?

Павлов. Разумеется, знаю. Они перерезают шею, а русские убивают уколом в позвоночный столб.

Зарудный. Значит, у евреев способ убоя режущий, а у христиан - колющий?

Павлов. Да.

Зарудный. И чем же объясняется разница?

Павлов. Русский способ считается более безболезненным - одним уколом животное сразу лишается жизни. А цель еврейского резника - освободить тушу от крови, причем самым быстрым способом, также чтобы не мучить скотину. Насколько мне известно, евреям запрещено употреблять мясо, содержащее кровь

Зарудный. А убийство совершено лицами, не имеющими понятия об анатомии?

Павлов. Конечно! Возбужденные, вероятно, подвыпившие убийцы кололи швайкой куда попало, пока вдруг не заметили, что мальчик давно уже не дышит.

Председатель. Медицинские эксперты свободны. К сожалению, их разногласия не позволяют суду сделать определенные выводы. По просьбе обвинения вызывается свидетель Захарова.

Появляется полупьяная, нелепо одетая старуха.

Прокурор. Как вас зовут?

Свидетельница. Волкивной и зовут.

Прокурор. Как же Волкивной, когда Захаровой?

Свидетельница. Может, и Захаровой. Но все зовут Волкивной.

Прокурор. Хорошо, пусть Волкивной. Чем вы занимаетесь?

Волкивна. Так... Бедность у меня большая...

Прокурор. Где вы живете?

Волкивна. Где придется. На рынке под прилавком, в ночлежке...

Прокурор. Вы нищая? Подаяние просите?

Волкивна. Отчего не просить?

Прокурор. Что вы знаете об обстоятельствах дела?

Волкивна. Какого дела?

Прокурор. Убийства Ющинского.

Волкивна. Ничего не знаю.

Прокурор. Но, как указано в протоколе следствия, вы сказали Ульяне Шаховской, что видели, как еврей с черной бородой тащил мальчика.

Волкивна. Куда тащил?

Прокурор. Вот и я вас спрашиваю - куда тащил?

Волкивна. Ничего я не видела.

Прокурор. Выходит, Ульяна выдумала?

Волкивна. Все выдумала.

Прокурор. Зачем же ей было выдумывать?

Волкивна. Должно быть, сыщики научили.

Прокурор. Вы пьете?

Волкивна. Чего?

Прокурор. Я говорю - вы пьете?

Волкивна. Немного выпиваю.

Прокурор. Но Ульяну-то знаете?

Волкивна. Знаю, конечно. Но ничего ей не говорила.

Прокурор. Может, вы и тогда были выпивши?

Волкивна. (Покачнувшись.) Может быть. Ульяна-то тоже трезвой не бывает.

Прокурор. А вы, когда выпьете, больше любите поговорить или помолчать?

Волкивна. Молчать люблю больше.

Прокурор. (Брезгливо.) Ну хорошо, идите.

Председатель. У защиты есть вопросы к свидетельнице?

Маклаков. Нет.

Председатель. (Свидетельнице.) Вы свободны.

Волкивна. Отчего же, я могу и еще постоять.

Прокурор. Да идите же, ради бога!

Волкивна. А куда ж мне иттить?

Прокурор. А это уж ваше дело.

Волкивна. (Разочарованно.) И все?

Председатель. А что вы еще хотите?

Волкивна. Денежку бы дали какую или угощение...

Председатель. Уведите свидетельницу.

Служители почти силой уводят упирающуюся Волкивну.

Приглашается дать показания архимандрит Автоном.

Замысловский. Отец Автоном, расскажите, что вы знаете по этому делу.

Автоном. С самого детства меня предупреждали остерегаться евреев, так как они затаскивают христианских детей в погреб и там закалывают.

Замысловский. И вы лично знаете такие случаи?

Автоном. Я убежден, что если бы открылась земля, то мы нашли бы там много костей замученных христиан. Вот, например, в 1759 году...

Председатель. Не будем говорить про 1759 год. Сообщите суду факты, свидетелем которых вы были лично.

Автоном. Вот факт, что евреями был замучен отрок Гавриил, который признан за это святым.

Замысловский. (Чуть раздосадованно.) Вы были свидетелем этого или слышали от кого-нибудь?

Автоном. Святая церковь проповедует.

Замысловский. Когда открылись кости этого мученика?

Автоном. Лет сто назад или более.

Замысловский прекращает допрос.

Зарудный (второй защитник). Батюшка, мы, православные, всех своих святых знаем. Святого Гавриила-мученика в святцах русской православной церкви нет.

Автоном. Это как нет?

Зарудный. Все святые указаны в месяцеслове. Мученика Гавриила там нет. (Держит в поднятой руке месяцеслов.)

Автоном. Должен быть.

Зарудный. Хорошо, оставим это. Скажите, по поводу этого отрока Гавриила суд был? Его убийц нашли? Осудили?

Автоном. Этого я не могу знать.

Зарудный. (Удовлетворенно.) Значит, этого вы не знаете.

Председатель. Господин Зарудный, зачем вы допытываете свидетеля по факту, который совершенно к нашему делу не относится?

Зарудный. Тогда я, со своей стороны, хотел бы поинтересоваться, зачем вызван свидетель, который фактов по делу сообщить не может.

Председатель. Свидетеля вызвало обвинение.

Зарудный. Тогда пусть оно его и допрашивает.

Прокурор. Мы допрос закончили. Отец Автоном подтвердил, что церкви известны случаи убийства христиан евреями. Мы этим пока удовлетворены.

Зарудный. Я бы хотел уточнить, что отец Автоном - всего лишь свидетель, и он не выражает мнения православной церкви. Теперь, свидетель, скажите, вы знаете, кто такой архипастырь Макарий?

Автоном. Как же... Митрополит Московский и Коломенский.

Зарудный. А известно ли вам, что, проповедуя в святом Кремле, в Успенском соборе, митрополит Макарий назвал вражду к евреям тяжким грехом, безрассудством темных людей?

Автоном молчит.

Вопросов к этому свидетелю больше не имеем.

В кабинете Историка.

Историк. (Белецкому.) Вы знаете адвоката Зарудного?

Белецкий. Как я мог его не знать? Видный юрист, глава Петербургской коллегии адвокатов. Честнейший человек, исключительно высокая репутация, умеет работать за четверых и, как писали газеты, «не раз перерезал веревку на шее обреченных». Выступал в деле о Кишиневском погроме. Мы даже и не пытались уговорить его с нами сотрудничать.

В зале суда.

Председатель. Приглашается эксперт по психиатрии профессор Сикорский.

Сикорский, весьма престарелый, шаркающей походкой продвигается к месту дачи показаний.

Господин Сикорский, картина убийства настолько необычна, раны, нанесенные мальчику, столь странны и жестоки, что без экспертизы психологов и психиатров трудно определить причины преступления и характер убийц. Прошу вас, изложите свое мнение.

Сикорский. (Читает текст заключения по бумажке.) Убийство Андрея Ющинского по всем признакам отличается от обыкновенного преступления и чрезвычайно сходно с теми особенными убийствами, которые время от времени случаются в местностях, где живут евреи. Главный из этих признаков - истачивание крови. Но есть и другие. Во-первых, это отсутствие со стороны жертвы всякого повода к нападению. Во-вторых, убитых не хоронят, но прячут или бросают в воду. В-третьих, убийство случается обыкновенно в канун еврейской Пасхи…

Зарудный. (Прерывая.) Мы протестуем! Это не экспертиза ученого, а житейское мнение господина Сикорского!

Сикорский. Не перебивайте меня! Только суд может меня остановить!

Маклаков. Мы оба протестуем!

Председатель. (Неохотно.) Господин эксперт, вы должны освещать вопрос как психиатр и психолог и избегать общих рассуждений.

Сикорский. (Продолжая читать.) Еврейская пресса всячески пытается скрыть правду об убийствах христианских детей. Монах Неофит в своем сочинении указывает, что евреи добывают христианскую кровь для своих тайных целей. Французский деятель Адольф Кремьё пишет: "Если среди евреев есть люди, жаждущие человеческой крови, то поднимемся все..."

Маклаков. (Прерывая.) Мы еще раз заявляем, что протестуем против подобного рода экспертизы.

Зарудный. Я должен добавить, что по закону эксперт дает показания устно. Если же он зачитывает какие-то цитаты по листкам, то эти листы следует, согласно статье 629, приобщить к делу, чтобы можно было слово в слово проверить все, что говорит эксперт.

Замысловский. Я возражаю. Эксперт имеет право пользоваться заметками. Дело, видимо, в том, что заключение господина Сикорского вызывает у слуг евреев такое страстное отношение, что они перебивают профессора и врываются в процесс.

Маклаков. Господин председатель, я требую внести слова господина присяжного поверенного в протокол.

Председатель. Господин Замысловский, я делаю вам замечание за неуместное выражение.

Зарудный. Нам не в первый раз бросают упреки, что мы страстные защитники еврейства. Но я никого, кроме подсудимого, не защищаю. И еще в эту минуту я защищаю русский суд.

Председатель. Русский суд не нуждается в вашей защите.

Зарудный. К сожалению, это приходится сейчас делать.

Председатель. (Багровея.) Господин Зарудный, прошу воздержаться от таких высказываний, иначе я удалю вас из зала.

В кабинете Историка.

Белецкий. Председатель суда Федор Алексеевич Болдырев осторожно, но твердо стоял на стороне обвинения. За проведение процесса в нужном духе он получил потом чины и награды.

Историк. Прибавьте еще, что он (берет документ и читает) «был известен своей угодливостью, приспособленностью и умением творить пакости с благодушным видом и без разных скандалов.» (Отклаывает документ) Так отзывались о нем коллеги-юристы.

В зале суда.

Маклаков. (Сикорскому.) У меня вопрос. Вы заявили, что у евреев есть особый способ убийства христианских детей. Не можете ли вы указать ученые сочинения, где описан такой способ? Или все сказанное - просто ваше мнение?

Сикорский. (После паузы.) Таких сочинений нет... Но я читал об этом в подлинных судебных делах.

Маклаков. В каких именно?

Сикорский. Названия этих дел я не помню.

Маклаков. Еще вопрос. Вы ссылаетесь на слова Кремьё. Не можете ли вы указать, откуда они?

Сикорский. Это напечатано в книге под названием "Дамасские ритуальные убийства".

Замысловский. Господин защитник, вам не дано право экзаменовать эксперта!

Маклаков. Кремьё - это французский министр, который специально ездил в Дамаск, чтобы добиваться свободы для несправедливо осужденных евреев. Я заявляю, что Кремье таких слов говорить не мог, а что он сказал действительно - могу сообщить суду. Так где вы взяли эти слова? В оригинале у Кремьё?

Сикорский. Нет, в переводе, изданном господином Замысловским.

Маклаков. Ах, господином Замысловским? Я не имею больше вопросов.

Сикорский, еле переставляя ноги, идет к выходу.

Маклаков. Я обращаю внимание суда, что господин Сикорский цитаты приводил неточные, судебных дел не помнит, ни одной ученой книги о ритуальных убийствах назвать не мог.

Прокурор. Защита ошибается. Профессор назвал книгу монаха Неофита.

Зарудный. Да, здесь действительно упомянули эту тощую брошюрку, переведенную с молдавского языка. Но кто этот Неофит? Существовал ли он вообще? Он сообщает, что четыре раза в год на пищу евреев из воздуха падают капли крови, и всякий, кто эту пищу съедает, умирает, что один вечер в году все иудеи сходят с ума и так далее. Что это? Юношеский бред или старческое слабоумие? И вот на такое-то сочинение здесь ссылались, его использовали для обвинения! Такое в истории суда встречается нечасто!

Замысловский. А я прошу отметить, что защита грубо прерывала эксперта и всячески пыталась его запутать. Почтенный профессор - крупный авторитет в своей области, он не раз оказывал ценную помощь в различных судебных процессах. Превозмогая болезнь, совершенно бескорыстно пришел он сюда. И никакие ухищрения защитников не помешали ему выполнить свой долг.

Зарудный. Мы помним ценную помощь господина Сикорского в судебных процессах. В так называемом деле о сектантах по его экспертизе абсолютно здоровый человек был посажен в сумасшедший дом и просидел там пятнадцать лет, пока, наконец, не догадались исправить это маленькое недоразумение. Господин Сикорский выступил экспертом и по Дубоссарскому делу, из-за которого возник кровавый Кишиневский погром с сотнями убитых и раненых. Но на этот раз мы, защитники, приложим все усилия, чтобы дело Бейлиса не превратилось в повод для погрома...

Председатель. Господин Зарудный, я лишаю вас слова!

Зарудный. И никакой Сикорский...

Председатель. Я удалю вас из зала!

Зарудный садится. Встает Маклаков. Он очень спокоен, почти ласков.

Маклаков. В отличие от моего коллеги, упрекать профессора, возложить на него хоть один укор я не могу. Он человек больной, дряхлый, плохо понимает, о чем говорит, и отвечать связно на какие-либо вопросы вряд ли в состоянии. Но мы посылаем упреки тем, кто пригласил такого эксперта.

Председатель. Вызывается эксперт академик Бехтерев.

Замысловский. (Вполголоса, Прокурору.) Сейчас он нашего Сикорского уничтожит.

Прокурор. Его уже уничтожила защита.

Замысловский. Оскар Юрьевич, где вы взяли это чучело? Неужели за те деньги, что мы ему заплатили, нельзя было подобрать более подходящего эксперта?

Прокурор. При чем тут я, Георгий Георгиевич? Процесс готовил здешний прокурор Чаплинский, а я такой же варяг из Петербурга, как и вы.

В кабинете Историка.

Историк. Какие деньги имел в виду Замысловский? Он ведь заявил, что Сикорский выступает в суде бескорыстно.

Белецкий. Это не совсем так... Я бы не хотел касаться денежной стороны процесса.

Историк. Хорошо, оставим пока это.

В зале суда

Председатель. Вызывается свидетельница Евдокия Наконечная.

На свидетельское место выходит девочка. Она настороженно оглядывается по сторонам. Увидев Бейлиса, единственного знакомого ей человека, радостно улыбается ему. Подсудимый отвечает ей улыбкой.

Прокурор. Скажите, свидетельница, сколько вам теперь лет?

Дуня. Четырнадцать.

Прокурор. А сколько было, когда вы последний раз гуляли с убитым Андрюшей?

Дуня. Двенадцать.

Прокурор. Расскажите, как было дело.

Дуня. Мы с ребятами катались на мяле...

Прокурор. Вы можете объяснить, что такое мяло?

Дуня. Это крутится такое большое бревно, как карусель... Рабочие мнут там глину. На нем очень весело кататься.

Прокурор. Ну хорошо. Что было дальше?

Дуня. Потом мы пошли домой.

Прокурор. Бейлис вас прогнал, и вы пошли.

Дуня. Не, мы ушли сами.

Прокурор. А когда-нибудь были случаи, чтобы Бейлис вас прогонял?

Дуня. Конечно. Вот он сидит. (Снова улыбается подсудимому.)

Прокурор. Вы, значит, ушли, а Андрюша остался на мяле.

Дуня. Нет, он ушел вместе с нами.

Маклаков. Господин председатель, я прошу занести в протокол, что обвинители все время подсказывают ответы свидетелям.

Председатель. Господин прокурор не имел намерения подсказывать, он только спросил.

Прокурор. Скажите, куда пошел Андрей? Это очень важно.

Дуня. Еще когда мы шли гулять, он оставил у Жени Чеберяка пальто и тетради. Вот он и вернулся к Жене, чтобы это взять...

Прокурор. Вы это точно помните?

Дуня. Да, хорошо помню.

Замысловский. А вы не видели на заводе двух евреев, одетых в черное?

Дуня. Не видела.

Замысловский. А кто еще из детей гулял с вами?

Дуня. Много ребят...

Замысловский. А вы не видели, как Бейлис схватил Андрюшу и поволок его к печке?

Дуня. Нет. Если бы кто схватил Андрюшу, об этом в тот же день вся Лукьяновка бы знала.

Замысловский. У меня больше нет вопросов, но есть заявление. Девочка слишком хорошо для своего возраста помнит, что было два с половиной года назад. Нет сомнения, что этим показаниям она научена своими родителями, которых, я уверен, подкупили.

Дуня. Я и в самом деле все помню. На Андрюше были еще такие ботинки с длинными шнурками... Потом их Женя Чеберяк носил.

Маклаков. Я прошу господ присяжных запомнить показание девочки, что свои тетради Андрей оставил в доме Чеберяков. Вы знаете, что эти тетрадки были найдены при теле убитого в пещере. Показание про ботинки также заслуживает внимания. Дуня, у меня к вам вопрос. Вы жили в одном доме с Чеберяками?

Дуня. Да.

Маклаков. В этом дворе были какие-нибудь собаки?

Дуня. Были две. И третья приходила в гости.

Маклаков. И что с ними стало?

Дуня. Двух нашли в овраге мертвых, а Белка пропала.

Маклаков. Белка - это одна из собак?

Дуня. Да. Это случилось вскоре после смерти Андрюши.

Маклаков. Вы не знаете, кто и почему их убил?

Дуня. Не знаю... Говорили. что это сделал Мифле. Он, кажется, был тогда еще зрячий. Белка вроде раскопала во дворе какие-то кровавые тряпки.

Замысловский. Кто такой Мифле?

Дуня. Сосед Чеберяков.

Председатель. Вы можете идти. Вызывается свидетель Голубев.

На свидетельское место поднимается Голубев. Это молодой человек фанатичного вида в черной рубашке со значком, изображающим двуглавого орла.

Прокурор. Скажите, свидетель, чем вы занимаетесь?

Голубев. Я студент. Сын профессора духовной семинарии Голубева, известного в Киеве.

Прокурор. Значит, вы из интеллигентной семьи, человек мыслящий. И как местный житель знаете жизнь родного города. Расскажите, что вам известно об этом деле.

Голубев. Я глубоко убежден, что убийство - дело рук Менделя Бейлиса.

Прокурор. Что привело вас к убеждению в его виновности?

Голубев. Услышав, что следствие ведется медленно и направлено не в нужную сторону, я со своими товарищами решил сам заняться расследованием. Мы опросили свидетелей...

Прокурор. Вам платил кто-нибудь за ваши хлопоты, связанные с расследованием?

Голубев. Нет. Я видел в содействии истине долг русского гражданина. Все заклинали меня опасаться, но я все же решился.

Прокурор. Почему вам советовали быть осторожным?

Голубев. Масоны мстят. Все свидетели по этому делу по неизвестным причинам умерли.

Зарудный. То есть как все?

Голубев. Не все, но самые серьезные.

Зарудный. Какие, назовите.

Голубев. Вот, сын Чеберяк, ее собаки, городской прокурор, городовой, который первым увидел труп...

Зарудный. Когда вас первый раз допросили у следователя?

Голубев. В мае позапрошлого года.

Зарудный. Я прошу суд удостоверить, что к тому времени никто из названных лиц еще не умер, а все прокуроры Киева, слава богу, и поныне здоровы. Правда, собаки Веры Чеберяк, действительно, подохли при странных обстоятельствах, но они, насколько я знаю, в качестве свидетелей в суд не вызывались.

Прокурор. Господин председатель, я протестую! Защита грубо прервала мой допрос!

Председатель. Господин Зарудный, я вынужден сделать вам замечание.

Зарудный. Я подчиняюсь.

Прокурор. Свидетель, расскажите, что вам удалось выяснить.

Голубев. Бейлис, который работал на заводе приказчиком, стал прогонять детей. Дети убежали, а Андрея Ющинского он схватил и уволок. Больше мальчика живым никто не видел.

Прокурор. (Довольный.) Больше вопросов пока не имею.

Маклаков. Свидетель, что вы можете сказать в качестве очевидца?

Голубев. Очевидца чего?

Маклаков. Всего. Что вы видели сами? Вы видели, как Бейлис тащил Ющинского?

Голубев. Нет.

Маклаков. Откуда же вам это известно?

Голубев. (Не столь уверенно, как прежде.) Мне это сказала Вера Чеберяк.

Маклаков. Она видела это сама?

Голубев. Нет, ей рассказал ее сын Женя.

Маклаков. А вы, когда вели это ваше «расследование», разговаривали с Женей?

Голубев. Да. Но он отказался что-либо рассказать. Я давал ему деньги, конфеты...

Маклаков. Значит, во время расследования вы раздавали деньги и конфеты?

Голубев. Я хотел заручиться доверием.

Маклаков. Прекрасно. Ну, а что же вы видели и слышали сами? Труп? Вещи убитого? Чьи-либо подозрительные действия и разговоры?

Голубев. Нет, сам я ничего не видел. Я же сказал, что занялся расследованием гораздо позднее.

Маклаков. Вам показалось, что официальное следствие было направлено не в «нужную сторону». Так, кажется, вы сказали?

Голубев. Да.

Маклаков. Значит, еще не начав расследования, вы уже знали, какая сторона «нужная»?

Голубев. Я имел свою гипотезу.

Зарудный. Скажите, свидетель, вы являетесь членом общества «Двуглавый Орел»? И даже одним из его руководителей?

Голубев. Как многие истинно русские патриоты, я состою в этом обществе.

Зарудный. И расследование проводилось не столько лично вами, сколько обществом?

Голубев. Да, «Двуглавый Орел» принял большое участие в этом деле. Мы решили пригласить из Петербурга лучших юристов, чтобы преступник не ушел от справедливого наказания.

Зарудный. Значит, господин Замысловский приглашен вашим обществом?

Голубев. Да.

Замысловский. Господин председатель, я протестую. Эти вопросы не относятся к обстоятельствам дела.

Председатель. Господин защитник, держитесь ближе к процессу.

Зарудный. «Двуглавый Орел» - это киевское отделение «Союза русского народа». Организация еврейских погромов не входит ли в его цели?

Голубев. Цели Союза, как сказано в Уставе - «развитие национального русского самосознания и прочное объединение русских людей на пользу дорогого отечества - России единой и неделимой.» О евреях же в этом документе вообще не говорится ни слова.

Зарудный. Однако в вашем Уставе записано, что еврей, даже крещеный, ни под каким видом не может быть принят в Союз.

Голубев. Это естественно. У нас Союз русского народа, а не еврейского. Но это еще не есть антисемитизм.

Зарудный. Газета «Русское знамя» не орган ли союзников?

Голубев. Да, это наша газета.

Зарудный. Вот что в ней напечатано: «Жиды - самая жестокая народность, до сих пор сохранившая людоедские наклонности... Вспышка над жидами произойдет в тот момент, когда начнутся революционные дни, и, в особенности, когда власть сильно ослабнет. Этот момент, когда народ будет распоряжаться на улицах, станет роковым для жидов - их будут убивать поголовно.» И вот такие откровения почти в каждом номере.

Голубев. Это мнение газеты или даже отдельного журналиста, а не руководителей Союза.

Зарудный. А господин Марков, член Государственной думы,- один из ваших руководителей?

Голубев. Да. Господин Марков, господин Замысловский и другие.

Зарудный. Вот что пишет Марков: «С евреями России надо кончить... Евреев надо загнать в черту оседлости, а когда это будет выполнено, надо приступить к изгнанию евреев вовсе из России.»

Прокурор. Господин председатель, я изумлен. Кажется, мы судим Бейлиса, а не «Союз русского народа». Почему вы не остановите неуместные вопросы защитника?

Председатель. Господин защитник, держитесь ближе к процессу.

Зарудный. Ваше превосходительство, я держусь самой сути процесса. «Двуглавый Орел» запутал дознание, добился смещения неугодных ему следователей, занимался подкупом свидетелей, распространял слухи и разжигал ненависть, а мне говорят, что отклоняюсь от темы.

Председатель. Мы не можем затягивать процесс до бесконечности.

Зарудный. Господин председатель, помните, два дня мы слушали, как прокурор расследовал, держал ли Бейлис корову. И когда наш высокоталантливый обвинитель выяснил, что да, держал, то заявил торжественно, что это серьезная улика. Когда все же оказалось, что корова была продана за полгода до убийства, господин прокурор заявил, что это тоже улика. И никто не останавливал расследования дела о корове, не говорил, что оно затягивает процесс!

Председатель. Господин защитник, уважайте суд!

Зарудный. Я как раз говорю об уважении к суду. Прокурор бесконечно долго выяснял, когда приезжал на кирпичный завод некто Шнеерсон, к делу никакого отношения не имеющий. Наконец он установил великий факт - Шнеерсон приехал 12 марта - и объявил это уликой. Но происходит осечка: оказывается, Шнеерсон 12 марта не приехал, а уехал из Киева. Тогда это тоже объявляется уликой. Против Шнеерсона? Нет, против Бейлиса. И это вы называете уважением к суду?

Прокурор. (Лицо его дергается, руки трясутся.) Господин председатель! Это недопустимо! Я требую удаления защитника! Я... Это насмешка над православием!.. Я... (Пьет воду.)

В кабинете Историка.

Историк. Вы что-то хотите сказать?

Белецкий. Виппер был вторым по значению прокурором в Петербургской судебной палате и казался нам лицом, вполне подходящим для процесса.

Историк. Вы разочаровались в нем?

Белецкий. Видите ли, Оскар Юрьевич - лютеранин, и его борьба в защиту православия на суде вызывала лишь ироническое отношение публики. К тому же, ему оказалось не по силам тягаться с такими защитниками. Знаете, что сообщал мне чиновник по особым поручениям, которого я послал секретно следить за ходом дела? (Зачитывает бумагу.) «Прокурор сильно нервничает, каждую минуту пьет воду и меняет позы в кресле. Защита довела его до состояния почти полной невменяемости уже на четвертый день процесса.»

Историк. Вы что-нибудь предприняли?

Белецкий. Попросили председателя суда помогать ему по мере возможности.

В зале суда.

Председатель. Господин защитник, я делаю вам предупреждение. Вы не должны упоминать личности господина прокурора.

Зарудный. Я упоминаю нашего одаренного обвинителя только в самом положительном смысле.

Председатель. Спрашивайте свидетеля только по делу.

Зарудный. Его трудно спрашивать по делу, потому что он сам признал, что не был свидетелем никаких действий и ничего не видел. Но я подчиняюсь. (Голубеву.) Свидетель, вы сказали, что не отвечаете за взгляды Маркова и других. Но вот у меня в руках брошюра. Позвольте зачитать из нее несколько слов: «В настоящее время жидовство состоит из множества сект, отличающихся злобным фанатизмом и хищничеством, соединенным с употреблением христианской крови.» Вы знаете, чьи это слова?

Голубев. Не помню.

Зарудный. Они написаны вами, в вашей брошюре «Отрок-мученик», изданной два года назад, вскоре после убийства Ющинского.

Председатель. Взгляды господина Голубева к делу отношения не имеют.

Зарудный. Я не выясняю взглядов господина студента, я допрашиваю его как свидетеля. И у меня вопрос: на основании каких доказанных фактов он сделал вывод об употреблении евреями крови?

Голубев. Сам я таких фактов не исследовал, но узнал о них из брошюры господина Лютостанского.

Зарудный. Значит, вы узнали их из брошюры Лютостанского, а кто-то узнает их из вашей брошюры. Так создаются «факты». А вы знаете, что господин Лютостанский написал потом другую книгу, в которой отказался от этой первой?

Голубев. Нет, не знаю.

Маклаков. А откуда у вас сведения о многочисленных еврейских сектах?

Голубев. Нам говорили в школе, на уроках географии.

Маклаков. Простите, может, я ослышался? На уроках чего?

Голубев. Географии.

Маклаков. Понятно. А вам известно, что ваш единомышленник господин Замысловский здесь, на этом суде заявил, что у евреев отсутствуют секты и что это доказано?

Голубев. Нет, неизвестно.

Прокурор. (Нервно.) Перестаньте же донимать свидетеля посторонними вопросами!

Маклаков. Господин председатель, я вынужден обратить ваше внимание, что обвинение смеет мне указывать, как вести допрос.

Председатель. (Неохотно.) Господин Виппер, если у вас есть претензии к защите, вы должны заявить их мне.

Маклаков. Свидетель, вы указали, что достоверно знаете, будто бы Мендель схватил Андрюшу, когда дети играли на заводе, и больше мальчика никто живым не видел.

Голубев. Да, это так.

Маклаков. Но в своей брошюре вы пишете: «12 марта около шести утра близ церкви св. Феодора к Андрюше подошли два жида, куда-то увели мальчика, и больше никто его не видел.» Так кто же утащил Андрея - Бейлис на заводе или «два жида» у церкви св. Феодора?

Голубев. (Растерянно.) Когда я писал брошюру, у меня еще не было фактов...

Маклаков. И тем не менее, вы уже изобрели евреев и пролитую ими христианскую кровь.

Прокурор. Господин председатель, защитник издевается над свидетелем!

Маклаков. Напротив, я верю в полную искренность юноши Голубева. Когда он подрастет и дойдет до конца своего образования, он будет стыдиться, вспоминая этот процесс.

Председатель. Защитники, придерживайтесь сугубо фактической стороны дела.

Зарудный. Свидетель, вы слышите, суд все время призывает нас держаться фактической стороны. Вот мы и спрашиваем вас: очевидцем каких фактов, я повторяю - фактов, связанных с убийством, вы были?

Голубев молчит.

Защита больше вопросов не имеет.

В кабинете Историка.

Историк. Степан Петрович, скажите, опасность погрома, на которую указал Зарудный, действительно была реальной?

Белецкий. Не знаю, как и ответить... Вот вы сейчас следите за ходом процесса... Что, по-вашему, будет, если Бейлиса осудят?

Историк. Его сошлют на каторгу.

Белецкий. Да, конечно. Но, кроме того, в Киеве, а то и по всей России, пройдут погромы. Прольется кровь тысяч людей. И защитники знают, что они борются в суде не только за обвиняемого, но и за жизнь еще тысяч людей.

Историк. Вы считаете опасность погромов реальной?

Белецкий. Конечно. Мне ли не знать? Погромы создают две силы: во-первых, черносотенные организации и во-вторых, правительственный антисемитизм. Первый фактор сам по себе мне представляется не страшным, значение второго очень грозно. Отношение правительства и монарха к евреям было резко отрицательное.

Историк. Значит, процесс над Бейлисом должен был завершиться погромом?

Белецкий. И притом грандиозным. Погром висел в воздухе.

Историк. У вас есть доказательства?

Белецкий. Вы полагаете, на своей должности я был плохо информирован? «

Историк. А что же полиция, которую вы возглавляли?

Белецкий. Увы. И полиция, даже офицерский состав, бывает заражена предрассудками. Вот, например, в знаменитом погроме в Белостоке участвовали и полиция, и войска. Людей убивали на глазах у конных драгун, а что потом ответил на суде их полковник? «Драгуны не могли оставить лошадей.» Результат: восемьдесят четыре убитых, сотни изувеченных, тысячи ограбленных. Погром затих сам собой, как только войска и полиция были выведены из города. Заметьте, не введены, а выведены!

Историк. Но ведь...

Белецкий. (Перебивая.) А симферопольский погром? Два дня под звуки «Боже, царя храни» убивали людей, и, наконец, городской полицмейстер вежливо просит убийц разойтись. И знаете, почему? «Музыка устала»! Вы понимаете? Оркестр устал играть гимн, и потому пора остановиться. Да что Симферополь! Погромные прокламации печатались в типографии полиции самого Санкт-Петербурга! Я уволил за это своего помощника, но нельзя же уволить всю полицию! Но неверно было бы все валить на нас. Была еще толпа. Возбужденная жадная толпа, уверенная в безнаказанности.

Историк. Разве за погромы не судили?

Белецкий. Судили? (Смеется.) За десять лет, до февраля семнадцатого, была осуждено 476 погромщиков.

Историк. Вот видите.

Белецкий. Да, но все они - до единого - были помилованы царем! Но я лично, как вы знаете, всегда был против погромов. Не допускал я его и в Киеве.

Историк. Объясните, почему. Только помните: у меня есть все документы.

Белецкий. (После некоторого колебания.) Мы не дали Голубеву сделать погром потому, что летом ожидался приезд в Киев государя императора, и побоище было бы неуместно. Но я прошу верить, что лично во мне произошел перелом. Я понял многое из того, что было.

Историк. Степан Петрович, вы меня этим просто обезоруживаете.

Белецкий. И я еще раз хочу заверить, что мы все-таки были сдерживающей силой. Как только после революции полиция перестала контролировать обстановку, начались погромы.

Историк. Я знаю. У меня точные цифры. За три года гражданской войны 1525 погромов, девять тысяч убитых, миллион пострадавших… Вернемся, однако, к процессу.

В зале суда.

Председатель. Начинаем допрос экспертов по богословским вопросам. Патер Пранайтис и академик Коковцов, прошу вас.

Эксперты занимают свои места.

Господа, вы должны дать нам заключение о том, не содержатся ли в еврейских религиозных книгах указания, побуждающие евреев совершать жестокости по отношению к христианам, добывать христианскую кровь и употреблять ее в пищу, а также каким именно способом религиозные книги предписывают источать кровь. Это поможет суду прояснить мотивы и характер убийства. Патер Пранайтис, прошу вас.

Пранайтис, католический ксендз, одетый в черное, выходит к месту дачи показаний. Лицо его сурово, тон решителен.

Пранайтис. Талмуд и другие еврейские священные книги прямо рекомендуют умерщвление и пролитие крови всех неевреев. Они же описывают способ источения крови. Для этого тело только колют, но ни в коем случае не режут, причем делают тринадцать уколов. Эту кровь Талмуд разрешает употреблять в сваренном виде, а также для колдовства. В Библии описывается принесение в жертву животных, потом вместо животных стали приносить в жертву христиан. Особенно ценится кровь младенцев. С одиннадцатого века известно больше двухсот случаев осуждения евреев за убийство христиан с религиозной целью.

Зарудный. Господин эксперт, прежде чем вы продолжите свой интересный рассказ, я бы хотел спросить, есть ли у вас хоть один ученый труд, по еврейской религии?

Замысловский. Кто дал вам право выпытывать такие вещи?

Зарудный. Почему нет? Вы же выясняли у нашего эксперта Павлова, профессор ли он и есть ли у него труды.

Прокурор. А я вам говорю - вы не смеете задавать такие вопросы!

Зарудный. Господин прокурор, не вам указывать, какие вопросы следует мне задавать. Я исполняю обязанности защитника, я отвечаю за честь и свободу невинного человека.

Прокурор. Но вы не имеете права оскорблять эксперта.

Маклаков. Господин председатель, запретите ему с нами разговаривать. Это недопустимо!

Председатель. Это предоставьте мне знать, что допустимо и что недопустимо.

Маклаков. Я думаю...

Председатель. Господин присяжный поверенный, то, что вы думаете, оставьте при себе.

Зарудный. Я прошу занести в протокол ваши слова.

Замысловский. Это неслыханно! Защитники угрожают председателю суда! Я требую удалить их из зала!

Маклаков. Господин Замысловский, не бросайтесь эффектными фразами. Здесь суд, а не Государственная дума.

Председатель. Господин Маклаков, я призываю вас к порядку! От таких выражений опять получится возбуждение обеих сторон, что только вредит делу!

Маклаков. Тогда я прошу призвать к порядку всех.

Председатель. Такое отношение к процессу непозволительно! Вашему подзащитному предъявляется очень серьезное обвинение, а вы все время делаете из суда комический театр! Я еще раз предупреждаю, что если...

Зарудный. Надеюсь, вы обращаетесь не только к защитникам.

Председатель. (Теряя самообладание.) Да, я обращаюсь к обеим сторонам! Соблюдайте порядок! Так невозможно вести процесс! Я не позволю превращать его в балаган! (Пьет воду.) Объявляю перерыв.

Конец первого действия

Действие второе

Председатель. Продолжаем допрос эксперта по богословию господина Пранайтиса.

ЗАРУДНЫЙ. Скажите, вы преподаете в семинарии еврейский язык?

Пранайтис. Нет, я занимаюсь делами католической церкви в Ташкенте.

ЗАРУДНЫЙ. Вы сами читали те места в Библии и сочинениях раввинов, которые одобряют употребление крови?

Пранайтис. Да, сам. Ритуальное убийство должно совершаться при заткнутом рте жертвы. Символически человеческая жертва приравнивается этим к безгласному животному.

ЗАРУДНЫЙ. И требуется, чтобы было тринадцать уколов?

Пранайтис. Да.

Маклаков. Вы сказали, что ранее евреи около двухсот раз обвинялись в ритуальных убийствах. Эти убийства были хоть один раз твердо доказаны?

Пранайтис. Несомненно,

Маклаков. Назовите хоть одно такое дело.

Пранайтис. Да взять хотя бы недавнее, Саратовское, когда евреи убили христианина, две бутылки крови послали раввину в Любавичи, а нож спрятали под свитками торы.

Маклаков. Вы судите об этом уверенно, как эксперт?

Пранайтис. Разумеется.

Маклаков. Когда это было?

Пранайтис. Кажется, в 1890 году.

Маклаков. Оно происходило на сорок лет раньше. И что было с человеком, у которого нашли под свитком торы нож?

Эксперт молчит.

Его судили? Будьте добры ответить.

Пранайтис. Подробностей дела я не помню.

Маклаков. Подробностей дела вы не помните. Я удовлетворен. Но еще вопрос. Помните ли вы, что высочайшим повелением государя императора от 20 декабря 1855 года признаки ритуального дела были исключены из этого процесса?

Пранайтис. Не помню.

Зарудный. Вы указали, что в одиннадцатом веке были признания евреев в употреблении крови младенцев. Как производились процессы - при наличии пыток?

Пранайтис. Да, были сильные пытки.

Зарудный. И они применялись до восемнадцатого века?

Пранайтис. Про пытки можно говорить разное, но все-таки через них узнавалась правда. Конечно, это нехорошо, но, если человек не сознается, надо пытать.

Зарудный. Может, вы, как эксперт, дадите нам совет пытать и Бейлиса?

Прокурор. Я протестую!

Зарудный. Вы сможете нам показать те места из Талмуда, о которых вы говорили?

Пранайтис. Это невозможно. У меня нет с собой Талмуда.

Зарудный. Мы вам дадим его.

Пранайтис. Дело в том, что в обычных изданиях Талмуда евреи намеренно пропускают особо опасные места. Поэтому я пользовался единственным заслуживающим доверия полным амстердамским изданием 1644 года.

Зарудный. И в нем никакие тайны не скрыты?

Пранайтис. Нет. Но это редчайшее издание имеется только в Петербурге. Если бы оно было у меня под рукой, я бы указал все места.

Зарудный. Разрешите сделать заявление.

Председатель. Пожалуйста.

Зарудный. Все книги, на которые ссылается эксперт, и в тех же именно изданиях, все до единой имеются у нас под руками. И мы утверждаем, что его примеры и выдержки приведены неправильно.

Пранайтис. У вас есть даже Амстердамский Талмуд?

Зарудный. Пожалуйста. (Вручает фолианты пораженному Пранайтису.) Потрудитесь указать, откуда взяты приведенные вами тексты.

Пранайтис. (После долгого молчания.) Извините, я нездоров.

Отходит и садится в кресло. Ему подают капли и стакан воды.

Председатель. Пока отцу Пранайтису оказывают помощь, приступим к допросу эксперта от защиты. Профессор Коковцов, прошу вас.

Замысловский. Вы православный?

Коковцов. Да.

Замысловский. Но владеете еврейским языком?

Коковцов. За научные работы в области еврейского языка, религии, культуры, этнографии я избран членом Академии наук.

Замысловский. Вы сами читали еврейские религиозные книги в подлиннике?

Коковцов. Много раз.

Замысловский. Заключаются ли в них какие-либо указания на возможность совершения ритуальных убийств?

Коковцов. Таких указаний нет и быть не может. Закон Моисеев строго предписывает: «Не убий». Эта заповедь повторяется в священных текстах многократно.

Замысловский. Да, если речь идет об убийстве еврея. Но если дело касается иноплеменника, разве не является убийство богоугодным делом?

Коковцов. Ни в коем случае. Ничего враждебного в отношении Библии и Талмуда к иноплеменникам, или, как их в Библии часто называют, пришельцам, нет.

Замысловский. Вы можете привести какие-нибудь тексты в подтверждение этому?

Коковцов. Множество.

Замысловский. Если угодно, можете пользоваться записками.

Коковцов. Благодарю, я помню так. «Закон один и одни права да будут для вас и для пришельца.» Это из книги «Числа», глава 15, стих 16. «Виноградника своего не обирай дочиста: оставь это бедному и пришельцу.» Это «Левит». Вот еще: «Когда поселится пришелец в земле вашей, не притесняйте его; любите его как себя, ибо и вы были пришельцами в земле Египетской.» И так далее и так далее.

Замысловский. Это все Библия, а Талмуд?

Коковцов. «Призревай бедных иноверцев наравне с бедными евреями и навещай больных иноверцев наравне с больными евреями.»

Замысловский. Скажите, в каких случаях Библия предписывает употребление крови?

Коковцов. Она предписывает совершенно обратное: никогда не употреблять в пищу кровь.

Прокурор. Но я слышал, то, что запрещается Библией, может разрешаться Талмудом.

Коковцов. Это невозможно.

Прокурор. Почему? Честно говоря, я не совсем понимаю, что такое Талмуд.

Коковцов. Талмуд есть толкование Библии и противопоставляться ей не может. Библия считается божественным откровением, а Талмуд - это всего лишь мнения людей, хотя почитаемых и ученых. А в Библии говорится яснее ясного: «Кто проливает человеческую кровь, да будет его кровь пролита», - это книга 1, глава 9. «Никакой крови не ешьте во всех селеньях ваших». И так далее. Таких мест немало.

Замысловский. И все же Библия с ее жестокими установлениями...

Коковцов. Я бы хотел напомнить, что Ветхий завет - это и наша священная книга. Я не полагаю уместным обвинять ее в жестокости. Именно в ней завещаны нам заповеди - «не убий», «не укради», и именно она дает нам завет возлюбить ближнего как самого себя.

Замысловский. Это христианская заповедь.

Коковцов. Да, но она дана много ранее - еще в Третьей книге Моисея, глава 19, стих 18.

Прокурор. Какое особенное значение имеет число тринадцать в Талмуде?

Коковцов. Совершенно никакого.

Председатель. Защите угодно задать вопросы?

Зарудный. Господин академик, здесь патер Пранайтис утверждал, что зажатие рта - часть ритуала при убийстве христиан. Этим человек будто бы уподобляется животному, приносимому в жертву. В Библии есть указание на этот счет?

Коковцов. В Писании есть фраза: «Ты умрешь смиренный с закрытым молчащим ртом.» Но она никакого отношения к убийству не имеет. Это красивый образ умирающего праведника, который считает недостойным жаловаться в этот момент на бога.

Зарудный. Патер Пранайтис, ссылаясь на Талмуд, сделал выводы, прямо противоположные вашим. Чем это объяснить?

Коковцов. Господин Пранайтис приводил цитаты не из Талмуда, а из сочинения немецкого ученого Ролинга, чьи переводы учеными единодушно признаны неправильными.

Зарудный. Тогда у меня еще несколько вопросов к господину Пранайтису.

Председатель. (Пранайтису.) Вам лучше? Вы можете отвечать на вопросы?

Пранайтис. Да.

Зарудный. Вы указываете нам на место из еврейской книги «Зогар». Вы его перевели сами или заимствовали у Ролинга?

Пранайтис. Сам.

Зарудный. Понятно. И трактат «Хулин» вы тоже перевели сами?

Пранайтис. Да.

Зарудный. Разве такой трактат есть?

Пранайтис. (Смутившись.) Я сейчас не припомню.

Зарудный. А что означает название «Мидраш»?

Прокурор. Защитник экзаменует. Это недопустимо!

Председатель (Неохотно.). Защитник интересуется переводом слов и имеет право спрашивать об этом у эксперта.

Зарудный. Если господин прокурор заранее уверен, что патер Пранайтис не сможет ответить на мои вопросы, я могу этого не делать.

Прокурор. Ваше превосходительство, защитники намеренно затягивают процесс.

Зарудный. Удивляюсь, как решаются делать нам такие замечания. Наша ли вина, что зал суда превратился в академию наук, а подсудимый давно забыт, потопленный в ученых текстах? Нам предлагается решать судьбу человека на основании толкования религиозных текстов, написанных двадцать веков назад. Но раз уж здесь толкуют тексты, мы имеем право требовать, чтобы это делалось добросовестно.

Маклаков. Господа присяжные заседатели! Вы прослушали обоих экспертов. С одной стороны, академик Коковцов, лицо, известное всему миру; и с другой - ксендз Пранайтис, ученые труды которого нам неизвестны, который книг не взял, заметки забыл и на вопросы наши ответить не смог. Кто он такой? Почему он из Ташкента? Почему он вообще эксперт?

В кабинете Историка.

Историк. А вы можете объяснить, кто такой Казимир Пранайтис?

Белецкий. Еще бы! Этот патер преподавал в католической семинарии в Петербурге, потом был уличен в мошенничестве и вымогательстве, имел неприятности с полицией и переведен в Ташкент. Уже после суда над Бейлисом Пранайтис присвоил 1527 рублей 20 копеек общественных денег, предназначенных для дел милосердия.

Историк. Почему же он был привлечен экспертом?

Белецкий. Потому что он был совершенно послушен в наших руках и любил деньги. Все наши эксперты и адвокаты получили особое вознаграждение.

Историк. Но Замысловский и Голубев заявили здесь, что они участвовали в деле совершенно бескорыстно, из чисто патриотических побуждений...

Белецкий. Замысловскому было отпущено лично мною из секретного фонда 28 тысяч рублей. Это огромная сумма. Кроме того, он получал большие деньги на поездки, на расходы по процессу и особо - для передачи Голубеву. Но и это не все. На издание книги о процессе Замысловскому было дано еще 50 тысяч.

Историк. Вы контролировали, как он расходует деньги?

Белецкий. То, что давалось полицией на сторону, никогда не подлежало контролю. Это я вам говорю.

Историк. А сколько вы истратили на подкуп медицинского эксперта Косоротова?

Белецкий. Четыре тысячи. Но нами было оговорено, что полную сумму он получит только если представит заключение в нужном духе.

Историк. Четыре тысячи - это большие деньги?

Белецкий. В десять раз больше, чем получают за экспертизу от суда.

Историк. Однако от суда он тоже получил свое?

Белецкий. Это само собой. На сходных условиях были оплачены услуги и эксперта Сикорского. Кстати, все эксперты от защиты отказались не только от положенного вознаграждения, но и от оплаты путевых расходов.

Историк. Кто передал эти деньги Косоротову?

Белецкий. Я лично на его квартире. В архивах сохранилась его расписка.

Историк. Да, я знаю. Теперь скажите, Степан Петрович, была ли у вас надежда при столь шатком обвинении все-таки выиграть процесс?

Белецкий. Не скрою, положение нелегкое. Вокруг дела поднялся большой шум. Короленко не выходит из зала суда, Горький основал комитет в защиту Бейлиса, множество лучших писателей, художников, ученых, и даже членов Думы, Имперского совета и Государственного Совета подписали петицию против процесса, Правда, газеты мы старались нейтрализовать. 30 изданий было конфисковано, их редакторов судили.

Историк. Но ведь протестуют не только либералы. Даже знаменитый националист и антисемит Василий Шульгин, который впоследствии принудит Николая Первого к отречению и станет идеологом деникинского движения, пишет в монархическом «Киевлянине» такие слова:

«Не надо быть юристом, надо быть просто здравомыслящим человеком, чтобы понять, что обвинение против Бейлиса есть лепет, который любой защитник разобьёт шутя. И невольно становится обидно за киевскую прокуратуру и за всю русскую юстицию, которая решилась выступить на суд всего мира с таким убогим багажом.»

Белецкий. За эту статью мы присудили Шульгина к трем месяцам тюрьмы. К сожалению, и министерство иностранных дел было завалено протестами из-за границы... Но разве судьбу процессов решают доказательства? Или блестящие речи защитников?

Историк. Что же, по-вашему?

Белецкий. Умелые закулисные действия. Обвинение очень искусно подобрало присяжных заседателей - все кафтаны да армяки. Что они понимают в доказательствах? Главная задача - разжечь в этих темных людях ненависть, а это нетрудно. У защиты почти нет шансов. Мы об этом позаботились. Но, поверьте, я действовал по указанию высших инстанций.

В зале суда.

Председатель. Свидетель Красовский, какое отношение вы имеете к этому делу?

Красовский. Когда произошло убийство, я работал в киевской полиции и тщательно проверил все версии. У Бейлиса не было ни возможности, ни причин для убийства.

Прокурор. Однако, если предположить мотив изуверства, скажем, добавление крови в мацу...

Красовский. Господин прокурор, Бейлис вовсе не столь религиозен. Он даже работал по субботам, чего не позволит себе ни один верующий еврей. И он никогда не пек мацы. Но даже если предположить такой мотив, зачем ему было убивать мальчика среди бела дня, на глазах у десятков людей?

Прокурор. На куртке убитого были следы глины, а Андрей, как известно, катался в тот день на глиняном мяле.

Красовский. Я сопоставил глину, которой была испачкана курточка Андрея, с образцами всех глин, имеющихся на заводе. Ни один образец не сошелся. К тому же, Андрюша был сильный и рослый мальчик. Такой тщедушный человек, как Бейлис, не смог бы его никуда утащить.

Прокурор. Кто же тогда, по-вашему, совершил преступление?

Красовский. Лукьяновка, где произошли эти события - окраина глухая и отдаленная. Я быстро убедился, что ее жители запуганы какой-то бандой. Притон этой банды давно известен полиции - это дом Веры Чеберяк, которая скупала и продавала краденые вещи. В состав этой банды входили брат Чеберячки Петр Сингаевский и профессиональные воры Борис Рудзинский и Иван Латышев. Всю весну в Киеве чуть ли не ежедневно совершались грабежи и кражи. На другой день после убийства шайка уехала в Москву, после чего грабежи в Киеве прекратились совершенно. Это окончательно укрепило мои подозрения.

Председатель. Но подозрение не есть доказательство.

Красовский. Я еще не кончил, ваше превосходительство. Андрей, как известно, пошел гулять, оставив тетради в доме у своего приятеля Жени Чеберяка. Если бы его схватили на улице или на заводе, то тетради не могли бы быть найдены при убитом. Между тем, в пещере тетради лежали рядом с ним. Следовательно, они попали туда из дома Веры Чеберяк. В кармане у убитого был найден кусок окровавленной наволочки. Такой наволочки не было в доме Андрея, но зато наволочки с точно таким узором оказались в доме Чеберяк, причем на одной подушке наволочки не хватало. Сопоставив эти и многие другие данные, я пришел к твердому выводу, что в убийстве виновны Чеберяк и ее окружение.

Председатель. Что было дальше?

Красовский. Я доложил свои выводы начальству и вызвал сильное неудовольствие..В результате меня отстранили от следствия, а потом и вовсе уволили.

Прокурор. Ах, вы были уволены? И, естественно, были вынуждены прекратить расследование?

Красовский. Нет. Я считал, что задета моя профессиональная честь и задался целью реабилитировать себя и довести дело до конца. Свое частное расследование проводила и газета «Киевская мысль». Еще одно отдельное негласное расследование вело жандармское управление под руководством полковника Иванова.

Маклаков. Ваше превосходительство, мы просили вызвать полковника Иванова в суд в качестве свидетеля.

Председатель. Ваша просьба будет удовлетворена.

Прокурор. Свидетель, повторите еще раз, а то я запутался. Получается, что расследование вели независимо друг от друга прокуратура, полиция, жандармерия, а также частным образом журналисты, «Двуглавый Орел» и вы? Шесть отдельных линий расследования!

Красовский. Совершенно верно.

Председатель. Вернемся к фактам. Только не обременяйте суд излишними подробностями.

Красовский. В сыскном деле не бывает излишних подробностей, но я буду краток. Женя Чеберяк поссорился с приятелем, и Андрей в пылу ссоры неосторожно пригрозил сообщить полиции, что банда готовит новые грабежи. Женя рассказал об этом матери. Воры решили заставить Андрея замолчать.

Прокурор. Предположим. Но откуда в доме Чеберяк взялась швайка? Или, по-вашему, Вера Чеберяк изготовляла конскую сбрую?

Красовский. Женя делал модели аэропланов и употреблял для этого швайку. Мною были собраны и другие доказательства, и одно из них является решающим.

Председатель. Назовите его.

Красовский. Сингаевский, попав впоследствии в тюрьму за очередную кражу сознался политическому заключенному студенту Караеву, что мальчик убит его бандой.

Зарудный. Защита напоминает, что Караев вызван в суд свидетелем и до сих пор не явился, тогда как его показание является крайне важным.

Председатель. Вы знаете, что Караев сослан в Енисейскую губернию. Он затребован судом и должен быть доставлен в Киев до окончания процесса.

Замысловский. Вы не обратили внимания на ритуальную версию дела.

Красовский. Я как раз обращал на нее самое серьезное внимание, но всякий раз оказывалось, что источником этой версии является Вера Чеберяк. То она раздает листовки, то рассказывает всем об участии евреев, то говорит об этом же якобы со слов своего сына.

Замысловский. Не вижу к этому с ее стороны мотива.

Красовский. Они очевидны. Во-первых, Чеберячка отводит этим подозрения от себя, во-вторых, в случае погрома для ее банды появляется хорошая возможность поживиться. Вот почему и само преступление выглядит как топорная подделка под ритуальное убийство.

Председатель. Свидетель, вы свободны.

Прокурор. Разрешите сделать заявление. Господин Красовский, как он сам заявил, за грубые промахи и проявленное пристрастие был отстранен от следствия. Обвинение считает его показания не заслуживающими доверия.

Председатель. Вызывается свидетельница Вера Чеберяк.

Вера Чеберяк подходит к свидетельскому месту. Она, как писали в газете тех лет, «женщина худенькая, маленькая, но вся огонь и крепкая железная воля». Одета она чересчур ярко, в шляпке с перьями, нервничает, но держится уверенно, порой развязно.

Прокурор. Скажите, чем вы занимаетесь?

Чеберяк. Я модистка.

Прокурор. Андрей Ющинский дружил с вашим сыном Женей?

Чеберяк. Да, раньше заходил к нам, а потом перестал.

Прокурор. Но следствием установлено, что Женя был последним, кто видел Андрея живым.

Чеберяк. Возможно. Я не следила, с кем Женя играет.

Прокурор. Я предложу вам вопрос, на который вы имеете право не отвечать. Вы здесь свидетельница, а не обвиняемая. У вас нет адвоката, и вы не можете защищаться. Вы меня поняли?

Чеберяк. Ага.

Прокурор. Вы покупали когда-нибудь вещи неизвестного происхождения?

Чеберяк. Нет, ничего такого не покупала.

Прокурор. Но у вас на квартире были обыски?

Чеберяк. По доносу соседки.

Прокурор. Вы с ней в ссоре?

Чеберяк. Я как-то выхожу во двор, а она мне говорит - так-то и так-то, интересно, где ты ночуешь, а я ей говорю - ничего подобного, ты сама с Крещатика, она говорит мне - ты дура, а я ее ударила по физиономии. Муж у меня - честный чиновник, работает сверхурочно. Вот они и завидуют достатку.

Маклаков. Это не та ли соседка, которая показала, что в день убийства слышала у вас в квартире подозрительный шум?

Чеберяк. Она и есть. Ей всегда что-нибудь кажется. Раз мы открыли шампанское, так она решила, что у нас стреляют.

Маклаков. Вы, жена чиновника с окладом сорок два рубля, пьете шампанское?

Чеберяк. (Сверкнув глазами.) Я не в деревне живу, господин адвокат.

Маклаков. Скажите, вы раньше сидели в тюрьме по каким-нибудь другим делам?

Чеберяк. Сидела.

Маклаков. За что?

Чеберяк. Так, пустяки... Подчистка какая-то...

Маклаков. Почему же вас выпустили?

Чеберяк. Обвиняют еще в чем-то.

Маклаков. В чем же вас обвиняют сейчас?

Чеберяк. Меня?

Маклаков. Вас.

Чеберяк. В чем обвиняют?

Председатель. (Поспешно.) Свидетельница, я напоминаю, что вы можете не отвечать на такие вопросы.

Чеберяк. Могу?

Прокурор. Можете. Таков закон.

Маклаков. Так что все-таки вы мне скажете?

Чеберяк. (Развязно.) Ничего. Это к делу не относится.

Маклаков. На вашем сыне после смерти Андрюши видели его ботинки. Откуда они взялись?

Чеберяк. Какие ботинки? Пусть мне их покажут. Выдумки все это.

Маклаков. Хорошо, оставим это. Бывали ли у вас Латышев, Рудзинский и Сингаевский?

Чеберяк. Я таких не знаю.

Маклаков. Но ведь Сингаевский ваш родной брат!

Чеберяк. Я думала, вы говорите о другом Сингаевском.

Маклаков. Как вы объясните, что никто из игравших ребят, кроме вашего сына, не видел, как Бейлис уносит Андрюшу?

Председатель. Господин присяжный поверенный, свидетельница ничего не должна объяснять, она должна только показывать факты.

Маклаков. Ваш сын - последний, кто видел Андрея живым. Вам известно, что на следствии он ни слова не сказал о Бейлисе?

Чеберяк. Мне это неизвестно.

Маклаков. О том, что Женя будто бы видел, как Бейлис тащит Андрюшу, известно только с ваших слов, а вы заявили об этом спустя целых шестнадцать месяцев после убийства. Почему вы молчали об этом прежде?

Чеберяк. Сначала я этим не интересовалась, но, когда меня стали вызывать к следователю, я у Жени спросила, как было дело.

Маклаков. Но к следователю вы в первый раз были вызваны через месяц после убийства, а рассказ Жени вы «вспомнили» через шестнадцать месяцев.

Прокурор. Я хочу обратить внимание суда, что присяжный поверенный Маклаков допрашивает свидетельницу как обвиняемую, что противоречит статье 272.

Председатель. Господин защитник, вы не должны ее ни в чем уличать.

Маклаков. Я ее ни в чем не уличаю, я только выясняю факты.

Замысловский. Это неправда!

Зарудный. Господин председатель, я не слышал вашего ответа насчет выражения господина Замысловского «это неправда».

Председатель. Господин Зарудный, ваш коллега настолько опытный адвокат, что он в состоянии защитить себя сам.

Зарудный. Подобные выражения лишают нас возможности правильно и беспристрастно исполнять наш долг, и их нельзя допускать. Если председатель не защищает адвоката, он должен защищать себя сам, что нам и советуют. Прошу занести это в протокол.

Председатель. (Неохотно.) Господин Замысловский, прошу вас быть сдержаннее.

Маклаков. Свидетельница утверждает, что показала на Бейлиса раньше. Я прошу суд удостоверить, что она действительно показала на Бейлиса, но в доказательство привела не слова Жени, а какой-то сон про евреев, который якобы приснился матери Ющинского.

Председатель. (Заглянув в бумаги.) Суд удостоверяет, что такое показание свидетельницы действительно имело место.

Зарудный. Господа присяжные заседатели, мы потому обращаем особое внимание на показание Жени Чеберяк, что оно - единственная улика против Бейлиса. Между тем, сам Женя, ни разу не признался, что именно он знает о последних минутах Ющинского. Но вот буквально накануне решающего допроса Женя умирает - при невыясненных обстоятельствах - и только после этого со слов матери мы вдруг узнаем о его свидетельстве.

Председатель. Господин защитник, это уже не допрос, а речь.

Зарудный. Я просто сделал заявление, на которое имею право. Но я продолжаю допрос. Свидетельница, отчего умер ваш сын?

Чеберяк. (Подумав.) От дизентерии.

Зарудный. Дома или в больнице?

Чеберяк. Дома.

Зарудный. Около его постели находились следователь и полицейские. Они показали, что Женя все время порывался что-то сказать, но вы не дали ему сделать это. Почему?

Чеберяк. Я не хотела, чтобы он утомлялся.

Зарудный. Защита больше вопросов не имеет.

Председатель. Свидетельница Гаевская.

Прокурор. Госпожа Гаевская, вы жили у Веры Чеберяк незадолго до убийства?

Гаевская. Да, полтора месяца. И однажды из другой комнаты я слышала, как она сказала: «Этого мальчика надо убрать, он нам мешает.»

Прокурор. Вы жили у Чеберяковой в качестве прислуги?

Гаевская. Пардон, я была как подруга. Если бы я была прислугой, она бы мне хоть что-нибудь заплатила.

Прокурор. Ну, а потом вы поссорились?

Гаевская. Нет. Я просто прекратила с ней знакомство. Она ударила меня по лицу.

Прокурор. Из-за чего?

Гаевская. Из-за «реформы».

Прокурор. Из-за какой реформы?

Гаевская. Это, пардон, платье такое. Она предложила мне купить реформу, я спросила, чья она, она сказала «моя», что она мол, ей тесна, и предложила продать за три рубля.

Прокурор. Что же было потом?

Гаевская. Вышла я на Пасху погулять, вдруг одна особа хвать меня на улице - «платье мое». Потом был суд, реформу отобрали, а денег Чеберячка не вернула.

Прокурор. Хорошо, хватит об этом. При вас Ющинский бывал в доме у Чеберяк?

Гаевская. Несколько раз.

Прокурор. Был ли он в тот день, когда Чеберяк сказала «Этого мальчика надо убрать»?

Гаевская. Да.

Прокурор. Я требую очной ставки свидетельницы с Верой Чеберяк.

Чеберяк. Дело было на Рождество, дети баловались, бегали вокруг елки. Вот я и сказала - «мальчика надо убрать». Чтоб не шалил.

Гаевская. Дети тогда не шалили.

Прокурор. Скажите, Гаевская была ваша подруга?

Чеберяк. (Презрительно.) Избави бог. Обыкновенная прислуга. И я платила ей три рубля в месяц.

Прокурор. Вы поссорились?

Чеберяк. Нет, муж рассчитал ее за плохой характер.

Гаевская. Пардон. Я была подругой. Это и соседи могут подтвердить.

Маклаков. Госпожа Гаевская, к Чеберяк приходилип одозрительные люди?

Гаевская. Приходили, и очень часто. Вещи тюками приносили и уносили. Я ей про это сказала, а она, пардон, ответила: «Будешь много болтать - глаза выжгу.» А Адель Равич говорила мне, что видела труп Андрюши, завернутый в ковер, у Чеберяк на квартире.

Все поражены

Прокурор. Какая еще Адель Равич?

Гаевская. Верина соседка.

Замысловский. Еврейка?

Гаевская. Нет, католичка.

Замысловский. Где же она теперь?

Гаевская. Чеберяк дала ей круглую сумму, и она с мужем укатила в Америку.

Прокурор. Поскольку Равич не вызвана свидетельницей и ее показания не сделаны по должной форме, мы просим суд не принимать во внимание эти сведения.

Председатель. Ваша просьба удовлетворена. Господин Маклаков, продолжайте допрос.

Маклаков. (Гаевской.) Вы говорите, что бывали у Чеберяковой. Не помните случайно, какие были у нее наволочки?

Гаевская. Прекрасно помню.

Прокурор. Интересно, как вы можете помнить чужие наволочки спустя два года?

Гаевская. Эти наволочки вышивала моя сестра Ксения.

Маклаков. Она швея?

Дьяконова. Она модистка.

Прокурор. Еще одна «модистка»...

Маклаков. Я обращаю внимание суда, что господин прокурор все время иронизирует над неугодными ему свидетелями. В такой обстановке насмешек легко сбить свидетеля с толку и получить неверные показания, чего, видимо, и добивается обвинение.

Прокурор. Я говорил это про себя и вполголоса.

Маклаков. Я надеюсь, что в дальнейшем речи про себя господин прокурор оставит при себе.

Председатель. Господа, перестаньте. Господин Виппер, я вынужден сделать вам замечание. А вы, господин Маклаков, вернитесь к процессу и задавайте подходящие вопросы.

Маклаков. Я прошу занести в протокол, что господин председатель советовал мне задавать вопросы, которые он считает подходящими.

ПРЕДЛСЕДАТЕЛЬ. Перестаньте мне угрожать.

Маклаков. Свидетельница, сейчас вам предъявят несколько образцов узора на наволочке. Узнаете ли вы какой-нибудь из них?

Гаевская. Вот этот узор был у Чеберяковой.

Маклаков. Вопросов больше не имею. Господа заседатели убедились, что свидетельница указала именно тот кусок наволочки, который был найдет в кармане у убитого.

Прокурор. Я прошу суд принять в внимание сомнительное поведение свидетельницы и ее недружелюбные отношения с Чеберяковой.

Маклаков. Я надеюсь все же, что свидетельница объяснит нам этот факт.

Чеберяк. (Нахально.) О чем мы судимся? О наволочках, что ли?! (Бросает взгляд на прокурора.)

Прокурор. Свидетельница, я напоминаю, что на вопросы, которые будут уличать вас в каком-нибудь преступлении, вы можете не отвечать.

Чеберяк. (Окончательно осмелев.) Вот я и не желаю говорить. Мы тут для другого вопроса собрались.

Маклаков. Поскольку суд не позволил этой свидетельнице отвечать нам, защита считает дальнейший допрос бесполезным.

Чеберяк с торжеством удаляется.

Председатель. Вызывается свидетель Сингаевский.

Конвой вводит Сингаевского в арестантской одежде.

Прокурор. Свидетель, что вы знаете по этому делу? На все порочащие и уличающие вас вопросы, например, про ваши грабежи или даже убийства, вы можете не отвечать.

Сингаевский. Я ничего по этому делу не знаю.

Прокурор. Чем вы занимаетесь?

Сингаевский. Кражами.

Прокурор. Где вы находились утром 12 марта?

Сингаевский. Сидели с Латышевым дома, готовились брать магазин Адамовича, что на Крещатике.

Прокурор. А где в это время был Рудзинский?

Сингаевский. Он смотрел магазин.

Прокурор. То есть входы-выходы и все такое?

Сингаевский. Да, входы-выходы. И товар.

Прокурор. Когда вы начали кражу?

Сингаевский. Как стемнело. И работали всю ночь, а оттуда сразу на поезд и в Москву.

Прокурор. Что было в Москве?

Сингаевский. Продали вещи и пошли в пивную. А там нас задержали.

Прокурор. Значит, убить мальчика 12 марта утром вы не могли, потому что были заняты другим делом.

Сингаевский. Так. Готовили фонарь, отмычки, губарь...

Прокурор. Убийце нужно заметать следы, прятать труп. Труп прятать можно только ночью, а ночью вы были заняты в магазине.

Сингаевский. Так.

Прокурор. Вы знаете Караева?

Сингаевский. (После паузы.) Да.

Прокурор. Кто это?

Сингаевский. Бомбист. Политический.

Прокурор. Он якобы показал, что вы в тюрьме признались ему в убийстве Ющинского.

Сингаевский. (После паузы.) Неправда.

Прокурор. Как по-вашему, Караев нуждался в деньгах?

Сингаевский. Да, одет он был бедно.

Прокурор. Как вы думаете, мог он согласиться сделать свое показание за деньги?

Сингаевский. Пожалуй, мог.

Прокурор. Вопросов больше не имею.

Маклаков. Господин председатель, судьба процесса решилась бы в одну минуту, если бы сейчас здесь находился Караев. Почему важнейшего свидетеля нет на месте?

Председатель. Мы затребовали его из ссылки, но почему он не доставлен, я сказать не могу.

В кабинете Историка.

Историк. Генерал, может, вы ответите на этот вопрос?

Белецкий. Показания Караева были бы для обвинения неудобны. Поэтому его и не допустили на процесс.

Историк. По чьему указанию?

Белецкий. По настоянию Замысловского и - мне стыдно сказать - по моему распоряжению.

Историк. У Замысловского была такая власть?

Белецкий. Да, он приходил от имени того или другого министра и говорил, что нужно сделать. Все действия по задержанию свидетелей, настроение присяжных заседателей и так далее докладывались Замысловскому.

Историк. Вы так активно вмешивались в процесс, что даже знали настроение присяжных?

Белецкий. Заседателям прислуживали два жандарма, одетые в платье судебных курьеров.

Историк. Но это же нарушение и судебных правил, и этики, и...

Белецкий. Поверьте, я очень об этом сожалею.

В зале суда.

Маклаков. Господа присяжные заседатели, вы видите, что у Сингаевского с товарищами нет алиби. Убийство мальчика утром заняло тридцать минут, а, чтобы ограбить магазин, не нужно тратить целый день.

Прокурор. Я прошу господ заседателей принять во внимание, что несмотря на все попытки защитников, вину Сингаевского им доказать не удалось.

Маклаков. Потому что не доставлен наш главный свидетель. Но я прошу суд отметить, что еще менее удается найти хоть какие-нибудь улики против Бейлиса.

Председатель. Для дачи свидетельских показаний вызывается полковник Иванов.

Иванов занимает свидетельское место.

Прокурор. Свидетель, какую вы исполняете должность?

Иванов. Заместитель начальника Киевского жандармского управления.

Прокурор. Вы производили расследование по убийству Ющинского?

Иванов. Расследование производили полиция и прокуратура, а я независимо от них собирал негласные сведения.

Прокурор. И к каким пришли выводам?

Иванов. Я не делал выводы, я собирал факты.

Прокурор. Какие же факты вы собрали относительно Веры Чеберяк?

Иванов. Я узнал, что у нее был воровской притон.

Прокурор. Проверялась ли вами версия, что убийцей мальчика является Павел Мифле?

Иванов. Проверялась.

Прокурор. Кто, собственно, такой этот Мифле?

Иванов. Сожитель Чеберячки, француз.

Прокурор. Какое отношение он мог иметь к делу?

Иванов. Мифле сбывал с Чеберячкой краденые вещи. Однажды он застал ее с другим любовником, произошла крупная ссора. Чеберяк плеснула Мифле в лицо серной кислотой и выжгла ему глаза.

Прокурор. И что было дальше?

Иванов. Несмотря на эту историю, Мифле остался ее сожителем. И, уже будучи слепым, застал ее с новым любовником. Схватив железную чушку - то, что у воров называют «шоколадкой» - он ее жестоко избил, и дело могло бы кончиться плохо.

Прокурор. Но при чем тут Ющинский?

Иванов. Озлобившись на Мифле, Чеберячка хотела обвинить его в убийстве, но потом, остыв, отказалась от этого намерения.

Замысловский. И вся эта история происходила на глазах у мужа?

Иванов. Так точно.

Замысловский. Как это можно объяснить?

Иванов. Для этого я должен буду сообщить определенные сведения из интимной жизни Веры Чеберяк и ее супруга. Не знаю, является ли это уместным.

Прокурор. Для нас они в высокой степени малоинтересны.

Маклаков. Для защиты этот вопрос тоже безразличен.

Председатель. В таком случае мы прервем показания свидетеля в этой части. Вам угодно предложить еще вопросы?

Маклаков. Вы допрашивали Сингаевского, Рудзинского и Латышева?

Иванов. Конечно.

Маклаков. Кажется, Латышев погиб при допросе?

Иванов. Да. Узнав, что он подозревается в убийстве Ющинского, Латышев выбросился из окна.

Маклаков. И вы говорите, что никаких выводов из вашего расследования вы не сделали?

Иванов. Не сделал.

Маклаков. Тогда мне больше нечего сказать.

Замысловский. У меня вопрос. Вам не известно, получали ли Красовский, Караев и другие вознаграждение за свое содействие расследованию?

Иванов. Получали.

Замысловский. От евреев?

Иванов. Не могу сказать.

В кабинете Историка.

Белецкий. Полковник Иванов держался прекрасно. Я хорошо помню, как в этот день чиновник по особым поручениям сообщил мне шифрованной телеграммой: «Выдержанные и продуманные показания полковника Иванова в значительной степени укрепили пошатнувшееся положение обвинения.»

В зале суда.

Зарудный. Скажите, свидетель, когда вы нам рассказали о вознаграждении, которое получали Караев и другие - это частные сведения?

Иванов. Нет, это сведения официальные, но секретные. Их источник я по долгу службы назвать не могу.

Зарудный. Но здесь суд, здесь судьба человека.

Иванов. Это не меняет дела.

Зарудный. Господин председатель, защита обращает ваше внимание, что свидетель отказался сообщить важные факты.

Председатель. Он сказал, что этих сведений по долгу службы огласить не может.

Зарудный. А вы, ваше превосходительство, не разъяснили ему, что долг служебный здесь отпадает, а есть только истина, которой он обязан служить. Прошу занести это в протокол.

Замысловский. Я должен напомнить, что свидетель вызван по ходатайству защиты.

Зарудный. Нет свидетелей от обвинения или от защиты, а есть свидетели честные и бесчестные.

Председатель. Господин Зарудный, вы позволили себе недопустимое выражение. Если вы и впредь прибегнете к подобным выпадам, я приму самые репрессивные меры! Свидетель, вы свободны.

Историк. (У себя в кабинете.) Полковник, подождите. Позвольте и мне задать вам несколько вопросов. Вы пользовались репутацией способного и работящего офицера, не так ли?

Иванов. Надеюсь, что так.

Историк. И вам было поручено негласно найти подлинных убийц?

Иванов. Да.

Историк. Значит, вы все-таки не только собирали сведения, но и сделали выводы?

Иванов. Разумеется.

Историк. И какие же?

Иванов. 28 марта 1912 года я послал в Петербург следующее секретное донесение: «Все сведения дают твердое основание предполагать, что убийство Ющинского произошло при участии Веры Чеберяковой и уголовных арестантов Латышева, Рудзинского и Сингаевского.»

Историк. Что предпринял министр внутренних дел в связи с этим донесением?

Иванов. Оставил его в тайне и без последствий.

Историк. Вы сообщили о ваших выводах киевскому прокурору?

Иванов. Да. И попросил разрешения немедленно арестовать убийц. Мне было отказано.

Историк. Почему вы не сказали на суде правды?

Иванов. Имел четкие указания, которым по долгу службы был вынужден подчиниться. Однако впоследствии на других процессах и перед Следственной комиссией Временного правительства я дал верные показания. Они сохранились.

Историк. Благодарю вас, полковник.

В зале суда.

Председатель. Прошу стороны подготовиться к заключительным речам. Вы готовы, господин прокурор?

Прокурор. Господа присяжные заседатели, мне трудно говорить... Меня переполняет негодование, я возмущен этим жестоким убийством беззащитного ребенка. Не буду перечислять улик и приводить доказательства. Вы видите, что защите, несмотря на все ее хитроумие, не удалось затемнить того простого факта, что убийцей может быть только Бейлис. В самом деле, кто же еще? Быть может, отчим или мать Андрюши? Но даже защитники не настаивают на этой версии. Быть может, Чеберяк? Но кто поверит, что эти зверские раны были нанесены женской рукой? Защитники упорно подводили вас к мысли, что убийство совершено шайкой ни в чем не повинных воров, якобы связанных с Верой Чеберяк. Но где факты? Их нет. И каковы свидетели? Бывший сыщик Красовский, этот неудачливый Шерлок Холмс, выгнанный за провинности cо службы; девицы сомнительного поведения; какие-то склочные соседки и так далее. Доказано, что в ночь убийства эти воры тихо-мирно чистили магазин на Крещатике, что выгоднее и безопаснее, чем убивать совершенно чужого им мальчишку. Нет, господа, версия защитников несерьезна, в словах их свидетелей слышен звон еврейского золота, которое лилось рекой, лишь бы вырвать обвиняемого из рук правосудия.

Ведь каждый, кто осмелится обвинить в чем-то еврея, рискует прослыть черносотенцем, мракобесом, реакционером. Но пусть называют меня как хотят, я не боюсь этого. Нам говорят, что беспокойство евреев вызвано тем, что в случае осуждения Бейлиса неминуемы погромы. Но мне думается, погромы скорее будут вызваны его оправданием. В самом деле, неужели кто-нибудь полагает, что многострадальный русский народ, уставший ждать справедливости, равнодушно отнесется к тому, как евреи снова уходят от возмездия? Но еще не поздно положить этому предел. Вы, господа присяжные заседатели, творите здесь великое дело правосудия, и мы с полной верой в вашу правду вручаем вам нашу судьбу.

Председатель. Господин Замысловский, прошу.

Замысловский. То, что совершается сегодня здесь, в этом зале, приковывает внимание многих людей России и всего мира. Не только мать Андрюши, но тысячи, миллионы матерей ждут справедливости. В том, кто убийца, сомневаться не приходится, я об этом даже не буду говорить. Один еврей за всех, все - за одного. Они умеют вести борьбу, умеют защищаться, но я вправе от них потребовать, чтобы и они не мешали нам защищаться. Мы поняли, что просто пропадем, если не будем собираться в товарищеские союзы, такие, как «Союз русского народа». За это они клеймят нас презрением и позором. И это - доказательство вины евреев. Ведь доказательство бывает не только внешнее, осязаемое, но и внутреннее, невидимое. Я ничего не хочу говорить против евреев, однако через свой капитал они фактически владеют всем миром. Но мы больше не будем их рабами. Есть еще великие души среди нас. И те, кто ждут в эту минуту от вас приговора, господа присяжные заседатели, верят, что у вас это мужество великой души есть.

Председатель. Господа защитники, ваша очередь.

Маклаков. Прокурор говорил здесь, что это дело вызывает в нем возмущение и негодование. Я на это отвечу, что негодование в этом процессе вещь опасная и ненужная. Зачем оно? Чтобы разжечь в вас, господа присяжные заседатели, ненависть и отвлечь от правосудия? Особенно плохо то, что негодование направляется на целый народ. Ненавидящие люди справедливыми быть не могут и не могут быть судьями.

Я понимаю, когда правительство хочет переложить расплату за свои ошибки на евреев; я понимаю, когда кому-то не терпится удовлетворить свои звериные инстинкты. Я все могу понять, кроме одного: при чем тут Бейлис? Он стал лишь поводом для столкновения больших политических сил, и это очень печально для правосудия. О чем мы только не говорили на процессе! Один Бейлис оказался лишним - и не случайно, потому что к совершенному преступлению он никакого отношения не имеет. Перед вами прошла вереница профессиональных воров, грабителей, женщин известного поведения, но прокурор почему-то упорно стремился сделать виновным скромного честного человека. Мы наблюдаем странный союз властей и преступного мира...

Председатель. Господин присяжный поверенный, такие выражения недопустимы!

Маклаков. ... И этот союз - закономерный итог политики, лишенной нравственности. Господа присяжные заседатели, вы знаете, кем и как на самом деле совершено убийство, вам известен дом, где оно произошло, и вы даже видели убийцу. Однако мое дело не обвинять кого-либо, но защищать, а против моего подзащитного не найдены улики, разве что невидимые, о которых тут красноречиво говорил обвинитель. Все это было бы смешно, если бы не было так трагично. Представьте себе, как в дом ничего не ведающего человека ночью, при оружии, являются три десятка жандармов, полицейских, следователей и прочих чинов, как будто они берут матерого уголовника, а не тихого семьянина, окруженного пятью детьми. Они хватают его и волокут в тюрьму, где держат два с половиной года. Зачем так долго? Чтобы создать улики, которых тогда еще не было, как, впрочем, нет и сейчас. И заодно дать время подлинным убийцам замести следы. Совершите подвиг, господа присяжные заседатели, сумейте стать выше страстей. Не осудите невинного.

Маклаков, кончив речь, уступает место Зарудному.

Зарудный. Есть в этом деле элемент, который внушает нам серьезные опасения за судьбу подсудимого. Это - не доказательства, это не улики - борьбы с ними мы не боимся. Это предубеждение. А предубеждение, господа судьи, это страшная вещь. Бороться с ним чрезвычайно трудно.

Вот и господин прокурор, хотя он предупреждал нас с той прямотой и откровенностью, которые свойственны всем большим талантам, что он мало знаком с еврейским учением и даже не знает, что такое Талмуд, тем не менее смело обвинял здесь еврейскую религию и нашего подзащитного в религиозном изуверстве. Неужели мы возвращаемся к средним векам, когда судили ведьм, судили животных и присылали повестки крысам и собакам? Неужели мы будем вызывать насмешки всего мира и вселять в него ужас нашей дикостью?

И еще одно обстоятельство тревожит меня. Обвинители прямо намекнули, что оправдательный приговор может вызвать погром. Зачем делать подобные намеки? Какое отношение это имеет к виновности или невиновности подсудимого? Мне, русскому и верующему в Христа, подобные призывы отвратительны. Мне страшно не за евреев - они за сорок веков выдерживали и не такое - мне страшно за Россию. Я видел, как в Симферополе пьяные толпы чужой кровью заливали огонь недовольства, который горел в их душах. Вся Екатерининская улица была разгромлена, сорок трупов валялись на бульваре, а по городу все еще ходили с гимном, и царский портрет носили руки, обагренные кровью. Если это называют патриотизмом, счастливы те, кому он чужд.

Россия - страна многих народов. Если разжигать рознь между ними, мы неминуемо придем к краху. Сначала ненависть к евреям, потом - ко всем инородцам, потом - друг к другу. Погромы уничтожат в нас уважение к жизни и чести человека, научат насилию, самоуправству и проложат дорогу к нравственному одичанию и самоубийству. Ведь мы, русские, сами евреи Европы, наша граница – это та же черта оседлости.

Председатель. (Прерывая.) Господин Зарудный, за ваши последние слова я...

Зарудный. Эти слова не мои, а знаменитого нашего писателя Леонида Андреева, считающего, что преследованием евреев Россия исполняет перед миром танец дураков, уменьшая количество образованных и работящих людей. И лишать меня слова нет нужды, потому что я уже кончаю свою речь.

Господа присяжные заседатели! В речи обвинителя звучал призыв не наказывать виновного по точно установленным фактам, а дать утешение несчастной матери. Да, мать нуждается в утешении, но не в осуждении невинного. Не будем же превращать правосудие в месть, в погром. Погром - это то, о чем жалеет потом русский народ. Но здесь - суд. Здесь присяга - не осудить невиновного. Здесь крест Спасителя, здесь портрет государя. Будьте же справедливы!

Председатель. Подсудимый, вам предоставляется последнее слово.

Бейлис. Я бы хотел сказать многое, но я устал... Вы сами видите, что я невиновен... Меня третий год ждут дети... Отпустите меня...

Председатель. Господа присяжные заседатели! Слушание дела закончено. Обвинение представило доказательства причастности Менделя Бейлиса к убийству. Вам предстоит определить, в какой мере защите удалось эти доказательства опровергнуть. Сейчас вы удалитесь в совещательную комнату, где не смеет присутствовать никто из посторонних, и вынесете решение, виновен или невиновен подсудимый. Запишите свой приговор и вручите его мне для оглашения.

В кабинете Историка.

Историк. Почти полтора часа длилось совещание присяжных. У здания суда собралась огромная толпа. «Двуглавый Орел» готовил погром. В Софийском соборе проводилась служба по убиенному отроку Андрею. Полиция выставила на улицах и площадях Киева усиленные патрули. Город и вся страна ждали приговора.

Белецкий. Пока присяжные совещаются, вы не ответите мне на несколько вопросов?

Историк. Что вас интересует?

Белецкий. Насколько я понимаю, вам известно не только то, что было до сего дня, но и что произойдет потом, не так ли?

Историк. Выражаясь словами гетевского Мефистофеля, «я знаю многое, хоть не всеведущ я.»

Белецкий. Мне любопытно, как сложилась дальнейшая судьба участников процесса.

Историк. Их судьба - зеркало эпохи, сложная и бурная. Чеберякова и ее брат Петр Сингаевский были расстреляны красными в Киеве. Оскар Виппер, прокурор, нашел контакт с большевиками и был после революции прокурором в Калуге. Впрочем, он вскоре был опознан, арестован и умер. Замысловский эмигрировал в Югославию.

Белецкий. Зарудный?

Историк. Был недолго министром Временного правительства, после Октябрьской революции остался в России, продолжал деятельность юриста и умер в 1934 г.

Белецкий. Маклаков?

Историк. За публикацию книги о деле Бейлиса был привлечен к суду и приговорен к трем месяцам тюрьмы, однако сесть не успел - подоспела февральская революция.

Белецкий. Это я знаю.

Историк. Временное правительство назначило его послом России во Франции. После Октябрьской революции он не вернулся на родину и умер в Париже в 1953 году.

Белецкий. Ну, а что ждет меня?

Историк. Вы действительно хотите это знать?

Белецкий. Да.

Историк. Вас спустя несколько месяцев после революции расстреляют большевики. Но вот председатель готовится огласить приговор присяжных.

Председателю суда вручают лист с ответом присяжных. Он скрепляет его своей подписью и зачитывает.

Председатель. «Нет, не виновен.» Подсудимый, вы оправданы. Вы свободны, можете занять место среди публики.

Конвой отступает от Бейлиса. Бейлис, еще не веря в свое освобождение и не зная, что делать, растерянно озирается. Защитники, улыбаясь, поздравляют его и легонько подталкивают в зал, и Бейлис действительно идет в публику!

Историк. Один из защитников писал в эти дни: «Из процесса я ушел с чувством горечи и скорби, даже сознание победы не утешает меня. Я сознаю это по той страшной затрате усилий, которых стоила эта победа. Ведь обвинение невинного было бы ужасно, а мы были на волоске от этого. Одно сознание этого отравляет мне одну из самых светлых минут моей жизни.»

КОНЕЦ