Валентин Красногоров
Как сказано в Фаусте, «когда нет понятия, появляется слово». Классику
в театрах уже давно насилуют и так, и этак, но театроведы не могли найти
происходящему приличного слова. Теперь вспомнился хоть и не новый, но солидно
звучащий термин. «актуализация». На эту тему проводятся научные
конференции, творятся ученые статьи.
Между тем, чем «современнее» ставится классика, тем скучнее становится в театре. Не отделаться от впечатления, что спектакли по классике, претендуя на новизну, делаются однако по одному рецепту. Немножко Островского, Мольера или Чехова (не имеет значения, кого), немножко (лучше много) голых тел, насилия и непристойности, побольше трюков, немножко сцендвижения (без него теперь никак), некоторая доза суетливой беготни по сцене (сиречь «динамической режиссуры»), что-нибудь экзотическое вроде египетской «Книги мертвых», все это как следует перемешать, назвать классикой и подавать горячим. На сцене все более входят в моду бессюжетность, хаотичность, презрение к слову и мысли драматурга. Постановка классики (да и любой драмы) превращается в мясорубку, перемалывающую высокое произведение искусства в ширпотреб. И, кажется, мало у кого хватает духу сказать (иначе обольют снисходительным презрением): «А ведь король-то голый...»…
Ставить классиков удобно и престижно. Они не путаются у постановщиков под ногами, не качают права, не просят денег за свой труд и, самое главное, не возмущаются, когда одновременно с клятвой в любви к ним их безбожно искажают и на их именах въезжают в известность, самовыражаясь на чужой лошади. Режиссеры смело «осовременивают» Шекспира и Гоголя, перелагают их по своему разумению (и соответственно со своим уровнем культуры) языком попроще, «попонятнее», смешивают одно произведение с другим… Классики отражаются в этих постановках, как в кривых зеркалах в комнате смеха, и становятся карикатурно-неузнаваемыми. Продолжать называть их классиками в таких случаях – значит грешить против истины. Классика – это концентрированное и совершенное по форме выражение социальных, культурных, художественных, философских, литературных взглядов и вкусов эпохи, в которую творил автор. Что останется, если выбросить хоть одну из этих составляющих? Ничего, пустая оболочка, гроб повапленный. Всегда находились люди, готовые поджечь храм Артемиды, плеснуть кислотой в Данаю Рембрандта, переломать руки Лаокоону, отбить голову Нике Самофракийской. Только ранее это считалось варварством и вандализмом, а теперь называется «актуализацией».
Спору нет: постановка классики связана порой с непростыми проблемами. В
древнегреческих мифах говорится о человеке, которому боги даровали бессмертие,
но при этом забыли подарить и вечную юность. Вот он и превратился в
вечнодряхлого старца. Такова судьба и многих классических произведений: они
бессмертны, но порядком одряхлели. Все признают их непреходящую ценность,
важную роль в развитии мировой литературы, их упоминают в школах, изучают в
университетах, но многие из них становятся понятными во всей полноте лишь
специалистам, снабжающими их обильными комментариями. Постепенно уходя корнями
все дальше в века, классика требует от читателя-зрителя все большей культуры,
чтобы ее понимали и чтобы ею наслаждались. А культура людей нового поколения
становится все более поверхностной. Художественный язык прошедших тысячелетий,
веков и даже десятилетий становится чуждым современному человеку, чье мышление
вскормлено быстротекучими средствами массовой информации. Даже знакомый с
детства «Евгений Онегин» обрастает сотнями страниц примечаний.
Все это так. Но это означает лишь то, что к постановке классики надо относиться очень внимательно, квалифицированно и бережно, что ее нельзя вырывать из ее исторической, географической и культурной среды, что она должна сохранить при постановке дух своей эпохи, что эти постановки должны не подгонять произведения прошлого по некий общий «современный» стандарт, а расширять и повышать кругозор зрителей. Иначе они вообще отучатся понимать культуру предшествующих эпох, на которой зиждется и наша культура.
Классика, пусть иногда многословно, пусть опираясь на устаревшие и
непривычные для нас воззрения и формы выражения своего времени и народа,
говорит о вещах вечных (иначе она не будет классикой): любовь, измена, честь,
честолюбие, верность, предательство, алчность, жестокость, борьба с собой и со
всем миром. Нелепо предполагать, что современный зритель, даже очень молодой,
этого не поймет, этим не заинтересуется. Еще нелепее считать, что одевание
персонажей в джинсы и замена оригинального диалога примитивным новоязом поможет
пониманию классики. Классики уже не будет, не будет даже ее эрзаца, будет
только ее ярлык. Наоборот, сохранение основы классики в ее первозданной форме
– ее эпохи, языка, одежды, норм поведения и пр. – как раз и
раздвигает границы культуры зрителя, дает понимание ее историзма, позволяет
лучше понять взгляды нашего времени, выросшие из прошлого. А если уж
постановщику очень хочется поведать миру о проблемах и болевых точках именно
нашего времени (что правильно и похвально), то для этого вовсе не обязательно прибегать
к материалу прошлых веков: ведь существует и современная драматургия.
Наконец, иногда надо найти мужество признаться, что сценическая жизнь
классического произведения, даже знаменитого, кончилась, по крайней мере, для
нашего времени (она может снова начаться в будущем), ушла в историю, стала
достоянием специалистов и предметов изучения в школах и университетах.
Поразительный аргумент в пользу актуализации продемонстрировал известный критик
Павел Руднев. Он привел комментарии искусствоведа из Интернета к такой простой
на вид и широко известной картине, как «Сватовство майора»
Федотова. Выяснилось, что картина не так уж и проста, что ее замысел выражен
посредством множеством деталей и нюансов, которые легко угадывались современниками
Федотова, но не понятны зрителю нашего времени. Казалось бы, из этого надо
сделать вывод, что современный интерпретатор должен стремиться максимально
раскрыть замысел художника и богатый арсенал средств, с помощью которых он его
воплотил. Но Руднев делает совсем другое заключение: классика стала далекой, сложной,
и нужно показать лишь ее самый верхний слой, сделать попроще, а то и вообще
изменить так, чтобы она стала понятной нашему примитивному зрителю (другого
зрителя актуалисты себе не представляют).
Принципы актуализации очень наглядно видны из интервью главного режиссера новосибирского "Красного факела" Т. Кулябина по поводу его спектакля «Kill» (драмы Шиллера «Коварство и любовь»), хотя сам термин там не упоминается. Его стоит привести почти полностью:
"Я больше не хочу, я устал делать
«правильные» спектакли, в которых всем всё нравится. Мне это
надоело. Я хочу заниматься другим театром, подразумевающим диалог со зрителем (очевидно,
это диалог должен выражаться в постановке спектаклей, которые никому не
нравятся – В.К). У меня нет иллюзий, я понимаю,
что 100 процентов зрителей (за исключением разве что тех, кто пришел на два
первых премьерных показа) не читали Шиллера и, может быть, про него даже не
слышали.
У Шиллера много морали, много наивных
рассуждений о том, что хорошо и что плохо, половина – вообще сказка.
Сегодня эта мораль уже не работает. Она разрушена, она неправда, ей не поверят.
Логика сюжета, логика поступков героев должна совпадать с логикой сегодняшнего
дня. А сегодня мы живем в стремительно меняющемся мире. Меняется все –
способы нашего мышления, способы нашего контакта, способы диалога. Читать
– нет необходимости. Знания – уже не нужны. Не надо десять лет
учить язык, есть приложение – синхронный перевод: нажал кнопку – и
твой телефон за тебя все переведет. Если кому-то захочется узнать, кто такой
Шиллер, то он не будет перед походом в театр листать собрание сочинений, у него
нет на это времени. Он наберет запрос в Википедии и за пару секунд прочитает
биографию автора и сюжет пьесы».
«Я стараюсь делать спектакль для человека
молодого, свободного от авторитетов. Удивить такого зрителя чем-нибудь крайне
сложно. Он видел, как рушатся башни-близнецы, и пытаться потрясти его тем, что
кто-то влюбился и произносит какие-то громкие пафосные слова, – просто
смешно. Я стараюсь на сцене мыслить современно. И в этом смысле я должен
быть максимально доступен, максимально прост и максимально понятен. Понятен
молодому человеку, который ко мне пришел и у которого очень мало на меня
времени. Он открыт, у него нет комплексов и предубеждений, у него нет пиетета к
Пушкину или Шиллеру, он спокойно и адекватно воспринимает информацию. Я знаю,
что для молодого человека в свободный вечер пойти в театр на Пушкина –
уже звучит абсурдно».
Сразу оговорюсь: спектаклей Т. Кулябина я не
видел и критиковать их не собираюсь. Вполне возможно, что они великолепны. Но
вот его театральный манифест внушает сомнения.
Итак, давайте излагать классику языком
максимально простым и понятным современному молодому человеку, у которого очень
мало для нее времени:
«Один офицер трахнул (или лучше сказать
«актуализировал»?) жену одного важного чиновника, и она бросилась
под поезд».
«Одна провинциальная телка буквально ложилась
под соседнего помещика, но он не захотел. А потом он встретил ее в столице и
захотел, но она ему не дала».
Просто, понятно, доступно, не требует много
времени – одним словом, «современно». Актуализировано. Я,
собственно, и не против такой спокойной и адекватной подачи «информации»,
но только она не имеет отношения к классике. Пойти в театр на такого
актуализированного Толстого или Пушкина – это, действительно, звучит
абсурдно.
Режиссер рассказывает и о том, как он улучшил
Шиллера: "Текст
переработан, купирован, понадобились нам куски из других литературных
произведений, там их много, нашлось место и отрывкам из протестантских учений и
на арамейском языке».
Тенденция понятна: не поднимать зрителя до Пушкина и Шиллера, а
опускать их, опускать неизмеримо глубоко, до полного идиотизма, и при
этом называть такие творения «классикой». Считать зрителей примитивными,
но очень занятыми (чем?) юнцами, какие и в театр-то не ходят, преподносить им
тексты на арамейском языке, не уважать публику, (пусть ей «не
нравится», пусть не ходит – театр-то государственный, не обеднеем)
– это странная ориентация. Эта
философия объясняется, возможно, тем, что сами творцы таких спектаклей не
обременены избытком культуры и не чувствуют потребности этим бременем
поделиться. Однако такой театральный зритель – среднестатический
тупоголовый молодой человек, который классики (и вообще ничего) никогда не читал,
существует, пожалуй, лишь в воображении актуалистов. Надо помнить, что театры
регулярно посещают менее 5% населения, и эти 5% в своей основе достаточно
развиты и эрудированы (может быть, не менее, чем постановщик), чтобы понять и
полюбить Пушкина, Шиллера и Шекспира. На самом деле штука, видимо, в том, что если
показывать в театре Шиллера или Пушкина – могут и не заметить режиссера, а
хочется сделать так, чтобы заметили. Поэтому пусть будет поменьше классика,
лишь бы было побольше постановщика!
Поразительная любовь режиссеров к самим себе просто обезоруживает. Режиссер
воистину ощущает себя богом Саваофом на горе Синае: «Меня, Господа, надо
слушать». В жестокой конкуренции за лавры, маски и место под
солнцем постановщики все более стремятся удивлять и эпатировать зрителя. Раньше режиссеру хотелось, чтобы его считали
«талантливым». Теперь выгоднее и престижнее считаться
«скандальным». Но при чем
тут классика?
Идея театра без драматурга и
без пьесы пропагандируется весьма активно. Причем имеется в виду не балет, не
цирк, не пантомима, а именно театр, который еще носит архаическое название
«драматический»:
«По мнению некоторых знатоков, на смену традиционному театру текста и мизансцен уверенно идет другой. Назовем его «театром сквозного действия», где абсолютная актерская самоотдача адекватна четкой режиссерской заданности. Сюжет, текст – все это вторично, третично, десятично, это лишь смутное очертание тропинки, по которой должны пробиться к зрителю труппа и ее поводырь – худрук». (Г. Григорьев, «Современная драматургия», №1, 2008).
Как писал Монтень, «даже самая неутомимая человеческая мысль впадает иногда в дремоту».
Вот еще характерный комментарий (причем речь идет о
постановке пьесы не кого-нибудь, а Чехова): «Не привязка к тому или
иному автору важна постановщику… Есть материал подостовернее: кровь,
блевотина, слезы, сперма, испражнения…»
Великолепный анализ тенденции современного театра к антивербальности, его «подозрительного и пренебрежительного отношения к слову» содержится в статье Евгения Соколинского «Песни без слов». Он отмечает «почти полное исчезновение и обессмысливание сценического слова» и закономерный результат этого: «Интеллигентный зритель уходит из театра, так как по привычке ждет от театра мысли. Образовавшуюся пустоту заполняет зритель, ждущий развлечения».
Отдельные эксперименты и поиски,
самые экстремальные, можно только приветствовать. Плохо, если увлечение модой
делает тенденцию к уничтожению литературы в театре превалирующей. Опасность эта
отмечена культурологами еще десятилетия назад:
«Вступление полуграмотной массы в духовное общение, девальвация моральных ценностей и слишком большая «проводимость», которую техника и организация придали современному обществу, приводят к тому, что состояние духа незрелого юнца, не связанное с воспитанием, формой и традицией, тщится в каждом деле получить перевес и слишком хорошо в этом преуспевает. Целые области формирования общественного мнения управляются темпераментом подрастающих юнцов и мудростью молодежных клубов». (Й. Хейзинга. “Homo ludens”).